«Метеор» завыл моторами, напрягся и, как бы приподнявшись на цыпочки, подобно бегуну, взял старт и ринулся вниз по течению.
Утро раннее, серое. Озорной «Свежий ветер», уже не на знаменитой левитановской картине, дышащей свежестью, а тут, на просторе, взъерошивает тяжелую поверхность реки, гонит по небу войско ребристых облаков, действительно похожих на воинов в тяжелой стальной броне. Блики еще не взошедшего солнца окрашивают ее, придавая «воинам» еще более грозный вид.
«Метеор» нырнул под высокую арку перекинутого через Волгу моста, обогнал величаво шествующий теплоход «Казань». С пронзительным криком носились слепяще-белые чайки, падали на воду, покачиваясь и поглядывая на движущийся встречь течению гигантский нефтерудовоз «Дресвянка».
Город с его заводскими трубами, стрелой колокольни Преображенского собора, теснотой портальных кранов на грузовой пристани отваливался назад.
Прощай, бывшая бурлацкая столица!
«Метеор» уже летел на воздушных крыльях, а за ним стлалась разбегающаяся к берегам дорога, и стояло облако водяной пыли.
— Вот как широка она стала тут, Волга-матушка, — говорил Николай Георгиевич Муравин, старший инспектор судоходной инспекции участка, этого речного ГАИ.
Мы стояли с ним на палубе, защищенной от ветра двумя салонами «Метеора».
— Раньше, что же, у́же была?
Я смотрела на высокие зеленые берега с песчаными откосами, ограничивающими русло.
— Не у́же, а мельче. Вот вы помянули о бурлаках. Они делились на нижних и верхних. За Рыбинском Волга в летнюю межень так мелела, что всякое судоходство на ней прекращалось. На перекатах реку можно было вброд перейти. Еще в начале тридцатых годов суда то и дело садились на мель, все пассажиры тогда впрягались, сталкивали их, как на дорогах буксующие машины. Я-то этого не видел, с сорок третьего плаваю, — сказал он, помолчав. — А старики помнят...
Петр Первый начал обустройство водных путей. Планы были большие, один из замыслов — соединить Неву и Волгу частично был выполнен. Первую шлюзовую систему России, Вышневолоцкую, между Тверцой и Цной построили в самом начале позапрошлого века. От Рыбинска бурлаки стали тянуть суда до Петербурга. Бывший крепостной Сердюков предложил проект реконструкции этой системы, что было сделано еще при жизни Петра. А в прошлом веке, ровно через сто лет, началось сооружение задуманной Петром водной системы, идущей от Рыбинска по Шексне, по Белому озеру, Ковже, искусственному каналу. В общем, эта система, названная Мариинской, протянулась на тысячу с лишним верст. На парижской Всемирной выставке еще через сто лет она получила Большую золотую медаль, а в наше время, в шестидесятых годах, подверглась коренной реконструкции.
— Волго-Балтийский водный путь?
— Вот, вот, — кивнул Муравин и выглянул из-за укрытия. Ветер ударил ему в лицо, он сощурился, улыбнулся, махнул рукой кому-то, проплывшему мимо на встречном суденышке. — Сейчас увидите современные шлюзы, — вернулся он к разговору. — Дело в том, что хотя и построили в прошлых веках насколько водных систем, однако судоходство на Волге в верхнем течении было затруднено. Мне и то довелось повидать и мели и перекаты, хотя плавать начал в то время, когда план «Большая Волга», грандиозный, — это трудно даже осмыслить, — был уже осуществлен, а Рыбинская и Угличская ГЭС работали на промышленность.
Этот план «Большая Волга» был разработан на пятнадцатом году Советской власти. Цель и задача его были, как тогда говорилось, превратить Волгу в одну из важнейших транспортных магистралей страны, связать ее каналами с морями, с основными речными бассейнами всей европейской части страны.
Кружившие голову своей грандиозностью планы первой пятилетки, горячий энтузиазм масс. Людские потоки, устремившиеся к великим стройкам отсюда, из опустевших нынче деревень, мимо которых несется наш «Метеор».
Стране, еще ощущавшей тяжелое бремя разрухи, нужна была электроэнергия, хотя и начал уже осуществляться утвержденный еще при жизни Ленина план ГОЭЛРО. Тогда, в декабре двадцатого года, Владимир Ильич произнес с трибуны VIII Всероссийского съезда Советов свои знаменитые слова: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Одна за другой начинали давать электроэнергию Волховская — первенец ГОЭЛРО, Нижне-Свирская, а затем крупнейшая в то время в Европе Днепровская — Днепрогэс — на порогах близ в свое время шумевшей Запорожской сечи.
Наклон от истоков до русла реки — падение, так называют гидрологи, — и создавал то стремительное течение, которое вместе с крыльями «Метеора» несло нас к шлюзам, открывающим выход в просторы моря.
— Мне не было семнадцати, когда я пошел на флот, — рассказывал Николай Георгиевич. — Курсы рулевых в Рыбинском порту — всю зиму учился. А как началась навигация, меня на буксирный теплоход «Якутия» определили. Война шла, а у нас была бронь. Но, надо сказать, Волга крепко тогда воевала. Нет, не только у Сталинграда. У Рыбинска было свое. К началу войны тут было осуществлено уже почти целиком решение о строительстве Угличского и Рыбинского гидроузлов. Это было не только грандиозно, но [и] ново. Масштабы, своеобразие технических решений. В мировой практике впервые на равнинных реках осуществлялось такое гидротехническое строительство. Плотина — мы не увидим ее — закрывала свободный бег Волги, Шексны и Мологи, но поднимала уровень вод на восемнадцать метров. Две башни шлюзов, подходный канал. В общем, я не буду всего рассказывать. Сейчас увидите сами. Это нужно видеть, чтобы понять, оценить. Сколько здесь плаваю, а все не могу привыкнуть. Вода, она никогда не бывает одинаковой, обыденной. Та, что в движении. Захватывает, уносит...
— А что же было в войну? — напомнила я.
— Ах, да! Героическая эпопея, не боюсь этого слова. Хотя мы часто зря употребляем слова, которыми надлежит называть только явления выдающиеся... Гидрогеологи определили, что Рыбинское море должно занять котловину, когда-то, в древности, пропаханную ледником. Площадь гигантская. На ней расселились более шестисот шестидесяти деревень, город Молога, стояли леса, люди пахали землю, работали на предприятиях, ездили по железной дороге через мосты. Все это должно было уйти под воду. Зеркало водохранилища — пять тысяч квадратных километров. Весной, незадолго до войны, был забетонирован последний пролет рыбинской плотины, водохранилище начало наполняться, а вскоре, тоже до войны, через шлюз Рыбинского гидроузла прошли первые суда, караван судов. Угличская ГЭС в то время уже давала ток — это сооружение не требовало стольких затрат, сколько паше. А теперь представьте, как в войну жила бы Москва, если бы ей не давали энергию наши ГЭС? Ведь снабжающие ее энергией станции оказались на оккупированной территории. Кроме того, из Москвы, из Калинина шли транспорты с населением, с оборудованием демонтированных предприятий.
— Есть много критических замечаний по поводу этих водохранилищ. — Я назвала ученых, которые обобщали опыт их многолетней эксплуатации.
— Может быть... — Муравин задумался. — Я говорю о том, как они послужили стране. И потом... Я — речник, мне они дороги. Каждый видит свое, то, чем занят.
— А когда же, наконец, будет «Волга»?
Я имела в виду ее скульптурное воплощение, аллегорию.
— Теперь уже скоро. Пройдем через шлюз, и смотрите. Ее не пропустишь, как идешь навстречу, за двадцать километров видно, стоит маяком на оси судового хода. Так величественно, всегда выделяется на фоне неба. Берега-то моря низки, там, где гидроузел. А она на двадцать восемь метров вскинулась. Так вы, что же, ни разу и не видели ее?
— Только в мастерской, в виде модели.
Дело в том, что, пускаясь в это плавание, я хотела не только соприкоснуться с естественной волжской стихией, заглянуть в город Мышкин, на гербе которого, в коробочке, подаренной мне сапером Макаровым, изображена под несущим секиру медведем на червленом поле мышка, маленькая, с длинным, тонким хвостиком, но [и] увидеться со знакомым творением, вернуться хотя бы ненадолго в прошлое, в те дни, когда создавался монумент. Более тридцати лет назад я была свидетелем того, как после долгих поисков и раздумий было найдено его решение...
Вместе со всем Волгостроем была запроектировано и «Волга», аллегорическая фигура полуобнаженной женщины, богини, нимфы, у ног которой лежал кувшин, а из него изливалась струйка воды. То, о чем рассказывал Муравин, — служба Рыбинской и Угличской ГЭС во время войны, на войну, на Победу, и после трудные годы восстановления — все это на несколько лет отодвинуло архитектурное оформление Волгостроя. Только в пятидесятом году Сергей Шапошников получил приглашение.
Побывав на месте и увидев грандиозность сооружений, он почувствовал, что классически-традиционная скульптура «Волги» не отражает тех великих идей, которые породили само сооружение Волгостроя. Он решительно отказался установить подобную статую в запроектированном месте, в центре, между шлюзовыми башнями. Превращаясь в их украшение, она теряла собственное историческое значение, круг понятий, связанных с великой рекой. Это был период поисков автора, его исторических экскурсов, споров, поездок в Рыбинск, знакомства с композицией сооружений ГЭС, с местностью и ее рельефом.
— Образ новой Волги, — доказывал он, — должен быть неразрывно связан с жизнью народа. Великие события русской истории связаны с Волгой. Крестьянские восстания Разина и Пугачева, борьба русского народа за свое освобождение — оборона Царицына, грандиозная битва у стен Сталинграда, — великие этапы жизни страны. С Волгой связаны имена Ленина, Чернышевского, Некрасова, Горького, Шаляпина, Чкалова и, наконец, вот это строительство энергетического каскада. При чем здесь нимфа? В скульптуре должны быть отражены не только прошлые события, но [и] идеи, рожденные современностью.
А где же установить такую скульптуру? — один из серьезнейших вопросов. Как она будет восприниматься зрителем, влиять на его эмоции, порождать высокие чувства и мысли?
Все мы тогда, близкие Сергея Дмитриевича, но особенно, конечно, его жена, тоже скульптор, Вера Малашкина, помощница в творческих исканиях, были свидетелями этих поисков.
— Посмотрите, — говорил он, листая книги по древнерусской архитектуре или стоя где-либо возле старинного ансамбля, — как ясна и целесообразна их увязка с особенностями рельефа. И как это усиливает монументальную значимость скульптуры.
Он часто отправлялся в Коломенское, возвращаясь из мастерской, сворачивал на Волхонку, стоял и смотрел на Кремль. Ездил в Рыбинск, смотрел и думал, постигая силу тех великих дел, которые совершались людьми, проникался их настроениями, чувствами, смотрел на бескрайние просторы моря, на караваны судов и, возвращаясь, принимался за эскизы будущего монумента. Он создал десятки эскизов, прежде чем был найден образ. Предложение поставить скульптуру на самом краю — оголовке дамбы, выступающей более чем на километр в море, было одобрено и принято. Возвышаясь над уровнем воды, «Волга» зрительно как бы объединяла все сооружения гидроузла в одно целое.
Возвращаюсь к дням поисков и решений потому, что явилось много легенд о том, как родился этот монумент. Искусство имеет свои законы. Но вот что знаменательно: как только произведение выходит из-под руки создателя, он теряет над ним свою власть. Так и «Волга», выйдя из мастерской на Гоголевском бульваре, обрела свою жизнь и обросла далекими от истины легендами.
Но пока она стояла в мастерской, обретая обобщенный образ, который и дал впоследствии повод для толкований, я забегала в мастерскую, чтобы посмотреть, как рождается произведение.
Редакция «Литературки», где в то время работала, помещалась в Путинковском переулке, недалеко от Гоголевского бульвара. Редакционная жизнь начиналась во второй половине дня, газета печаталась ночью. Выбрав свободный часик, я сидела на заляпанных гипсом ступеньках в окружении скульптурных портретов героев-авиаторов — военных работ Сергея Шапошникова.
Он работал с напряжением, иногда лишь отходя от станка, и, прикрыв глаза, словно издали смотрел на фигуру.
— Ты хоть помогла бы, — сказал однажды, — постояла бы вместо Веры. Она прихворнула нынче.
Я обрядилась в сарафан, взятый у одной из знакомых, танцевавших в ансамбле «Березка». И не раз с тех пор, забравшись на помост, стояла со вскинутой рукой — так и запечатлелась навсегда во мне эта поза.
Не трудно понять, с какими чувствами я ждала свидания с «Волгой», первого через тридцать лет после того, как она поселилась здесь на одной из двух дамб подводного канала, ограничивающих вход в шлюзы от просторов моря.
— Скоро увидите, — говорил Муравин.
Мы снова вышли на палубу, глядя, как сотни чаек, заполнив камеру шлюза, носились, похожие на снежные хлопья в метель, резко кричали, падая на воду и выхватывая сверкающую рыбешку.
«Метеор» поднимался все выше, наконец, открылись ворота шлюза, и Маргарита Ивановна, матрос в оранжевой безрукавке, сняла держащий нас трос. Корабль скользнул вперед и как бы даже на секунду замер перед широким водным простором. Ветер рванулся ему навстречу, тугой, озорной, взъерошил белыми гребешками волны, погнал их под крылья нашего небольшого кораблика, но он опять приподнялся на крылья и ринулся на борьбу.
Забилась вода о борта, полетели брызги. Ветер сдвинул своим напором и погнал облака, громоздя их в белые айсберги. Все вокруг заискрилось, засверкало, и в этом сиянии предстала она, нет, не аллегорическая фигура — живая, душа реки, вставшая тут, у просторов рукотворного моря.
Вскинутой рукой своей она как бы осеняла идущие от Москвы и Ленинграда по Мариинской системе суда, служила им маяком, и широта этого жеста, его величавость, уверенность, благородство передавали характер живого образа, убедительного, полного энергии и той внутренней раскованной силы, которая только угадывалась в «Бурлаке».
Ветер подхватил тяжелые складки широкого сарафана, и они, бетонные, словно колыхались, отклоняясь в сторону, отлетали от его порывов и косы «Волги». Буревестник — птица вольная, ей пути не заказаны — распростер свои крылья в этом вольном полете. Горьковский буревестник, птица Пугачева и Разина. Образ дерзания. В левой, опущенной руке свиток чертежей создателей Волгостроя. И рельефы колосьев и листьев дуба — сила и мирный труд,с лентами, молотом и серпом, эмблемой Советского государства, и программные ленинские слова «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны» на постаменте, как сама скульптура, столь же динамичных форм, созданных архитектором Николаем Донских и Верой Малашкиной, — все это выросло вдруг, выплыло из прошлого.
И вот уже «Метеор» умчался вперед, а она растаяла в серебристом сиянии дня, словно слилась с породившей ее рекой, растворилась среди давшего ей духовную жизнь народа. Впереди стояли напитанные влагой кучевые облака, да море играло своими барашками, перекатывая их с места на место. До горизонта кудрявились эти белые гребешки. Бакены отмечали фарватер, и с легким подрагиванием, с дрожью от напряжения, от нетерпеливого желания скорости — этого порождения нашей эпохи, несся летучий, на подводных крыльях, корабль.
Вдали замелькал небольшой пароходик, направлявшийся к обозначившемуся темной полоской берегу. Он шел в Борок — прибрежный поселок Некоузского района. Там, в бывшем имении почетного академика Н. А. Морозова, был основан легендарным героем страны, дважды награжденным Золотой Звездой, Иваном Дмитриевичем Папаниным Институт биологии внутренних вод.
— Нынче тут целый поселок. Доктора наук, кандидаты изучают жизнь этого нашего моря. — Николай Георгиевич проводил пароходик взглядом. — Вот вы говорите, его критикуют. Мне этого не довелось читать, но то, что рыбы здесь стало меньше, об этом все рыбаки говорят... Скоро теперь будет Мышкин. Остановка. Не будете сходить?