· Ярославичи ·

Отчетное собрание

Парторг колхоза Алла Ивановна Тихонова и бухгалтер Антонина Федоровна Толмачева распределяли подарки.

— Лавров Виктор Васильевич, комбайнер, — транзисторный приемник и скатерть, — говорила Алла Ивановна, а бухгалтер откладывала в коробку.

— Лебедева Нина Ивановна — ковер и серебряная медаль ВДНХ.

— Исправников Михаил Николаевич — часы и ковер.

Тихонова быстро произносила имена и, пока Толмачева откладывала подарки, успевала сообщить соседке о какой-то свадьбе, о платье с кружевом, в котором будет невеста. Говорила Алла Ивановна так стремительно, быстро, что казалось, слова ее забивают друг друга.

До ВПШ она работала учительницей здесь же, в Кремневской школе. Вышла замуж, родила двух детей.

В «Новой Кештоме» получилось так: колхозники почти все на возрасте, а руководство молодое. Парторгу на вид двадцать пять, главному агроному, узкоглазому и круглолицему забайкальцу, Александру Золотухину — тридцать. Председатель годами постарше, да молод стажем.

— Почему вы все же решили приехать к нам? — спросил он меня накануне собрания. — Есть другие хозяйства.

Председателя можно было понять. Совсем не просто в первый раз выступать с отчетом перед таким устоявшимся, требовательным коллективом. А тут еще посторонний — что ему скажешь? Хвастаться тем, что сделано им самим, пока еще рано. Что сделано другими — не ему говорить. Положение у Алексея Евгеньевича Смирнова было сложное. С председателями колхозу всегда везло, хотя крепнуть начал он не сразу, как был основан. Однако в войну не голодали, как некоторые другие.

— Сухов подкармливал, — говорили колхозники, вспоминая с благодарностью председателя. — Народ наш не был так истощен. Из городов к нам менять тряпки на картошку ходили.

Но время летит. Постарел председатель. Ему на смену и пришел А. Е. Смирнов. Из города. Своего не вырастили. А у городского опыта того нет. Как тут не переживать? И ему самому и колхозникам?

Просторный зал Дворца культуры заполнялся. Женщины, почти все немолодые, в серых пуховых платках, в добротных шубах, отделанных норкой, лисой, рассаживались ближе к сцене, в центральной части рядов, внимательно оглядывая входящих. Хотя похвастаться друг перед другом им вроде бы было и нечем — все были богато одеты, а все равно отмечали, кто в чем.

Как этот зал и эти люди не походили на тех, с которыми мне доводилось встречаться после войны на разоренной Смоленщине! Старые телогрейки, выношенные, почти не греющие платки, солдатские шапки, белесые гимнастерки. Тесные помещения, сложенные нередко из разобранных блиндажей, в дни собраний или вечеров самодеятельности до отказа заполненные людьми.

Тогда в деревнях была молодежь, солдатки, еще не смирившиеся со своим одиночеством, ходили с гармошками по улицам, собравшись в какой-нибудь уцелевшей избе, пели надрывные, «долгие» песни. Воздух был сизым от дыма махры. Курильщики — старики, инвалиды, привалившись к стене, сидели на корточках и рассуждали о том, что трудодень должен быть повесомей, а то под расчет и нечего получать. Стерты следы пережитого. Вот они, нынешние новокештомцы, зажиточные, нарядные. Вот оно время, о котором мечтали многие поколения.

Сложный путь совершен за столетие деревней. Полный поисков и потерь, обретений и ломки уклада, привычек, обычаев, зарождения нового образа жизни, процесса еще не завершенного. Приблизились новокештомцы к идеалу? А может быть, и крепки они, потому что не разъехались люди, сохранились здесь корни, которые гонят соки в общественный организм? Вот они, все здесь, эти беззаветные колхозные труженики, этот сложившийся коллектив, способный, трудолюбивый и полный достоинства.

На сцене за столом председатель с парторгом, в костюмах, ждут, когда из дальних деревень колхозные автобусы привезут людей. Женщины помоложе, в ярких мохеровых шапочках, кокетливо притопывая каблучками импортных высоких сапожек, усаживаются так, чтобы были видны их обновы. Мужчины, сгруппировавшиеся возле колонн, одеты попроще — в пиджаках, спортивных нейлоновых куртках, лишь у некоторых пушистые волчьи ушанки. Они похохатывают, говоря о чем-то.

В зале приглушенный гул. Я прислушивалась к долетающим до меня обрывкам фраз, стараясь угадать по ним общее настроение.

— Работаем, как в гостях гостим! — Искала взглядом того, кто с укоризной произнес эту фразу, чтобы спросить потом, что означают слова, но видела плотно сжатые губы и настороженное внимание в лицах женщин.

— Слышь‑ка, Зоя-то Панкратьева хочет от бригадирства отказываться, — колхозница в синтетическом меховом пальто показывала кивком головы на вошедшую женщину.

— Что так? — любопытствовала ее соседка.

— Образование, говорит, не позволяет. Пять классов, а требования нынче знаешь какие?

— Пусть учится, — не сдавалась соседка.

— Куда уж теперь. И возраст не тот, да и не всякое учение впрок идет. Иной тебе практик все разложит по полочкам. Есть лектора, которые знают хозяйство по книжкам, а ты пусти его в поле — у нас запросит совета.

Неподалеку от меня, на крайнем стуле, готовясь идти в президиум, сидел Золотухин, главный агроном колхоза. Он говорил с соседкой о том, что озимые в этом году угнетенные из-за частых оттепелей — много силы потратили на пробуждение.

— Сын-то давно не пишет? — разговаривали на переднем ряду.

— Грозился быть на престол. С внучкой. Уж так посмотреть ее хочется!

— Ишь когда спохватился — на престол! Нынче вечером пройдешь по деревне, в окнах ни одного огонька. Умер престол. А помнишь, как раньше готовились? Холодцы варили, лашу, обязательно из хорошей муки, с мясом, каши. Селедки покупали, конфеты, пряники тоже. Гуляли три дня.

— А нынче ты каждый день ешь такое.

— Ну хоть не каждый, а отказу себе не делаю...

Открыв блокнот, я записывала эти интересные разговоры.

— А ты запиши, что пьют у нас хорошо, — наклонился ко мне из заднего ряда пожилой мужчина. В голосе его прозвучала ирония.

Спросила его:

— Вы-то лично как относитесь к этому?

Тот сразу откинулся, отстранился:

— Что я? У нас есть товарищеский суд. Он и воспитывает

— Каким же образом?

— На первый раз предупреждением. Потом карают рублем. А не поможет, применяют принудительное лечение.

— Спасать людей надо. Иные не виноваты, что жизнь так сложилась, — вместо мужчины ответила его соседка, приветливая и дружелюбная.

И опять из общего гула возникали голоса:

— Гляди‑ка, не холодно им! — Это касалось сидящих на сцене.

— Кровь молодая, вот и греет. Небось не возражала бы, как тебя кто погрел? — хохотнула ее пожилая подружка.

— Чего уж там — ушло наше время.

И они заговорили о своих болезнях, где покалывает и «жует» к погоде, какими средствами натираться и какие травы заваривать вместо чая.

В назначенный час Алла Ивановна открыла собрание. После обычного протокола президиум занял свои места, был установлен регламент, и предоставили слово А. Е. Смирнову, новому председателю. Он попросил полчаса, поправил очки с затемненными стеклами, провел ладонью по круглой, гладко выбритой голове, успокоился и произнес негромко и доверительно, будто разговаривал с сидящими в зале своими коллегами:

— Прошел еще один год пятилетки. Каков же наш вклад в общенародное дело? Год этот сложился у нас удачно. Сто сорок четыре процента плана. Зерна на круг собрали по тридцать, без малого, центнеров с га, льноволокна по семи и восемь десятых центнера, урожай неплохой.

«Ого, — подумала я, — неплохой! Что же тогда хороший?»

Впрочем, были здесь урожаи и выше. Звеньевая Яблокова по десяти центнеров с гектара собирала. Ей звание Героя присвоили. У Беловой Анны был такой урожай. Смирнов, вероятно, этот считает хорошим.

Зал внимательно следил за докладом. Цифры были давно всем известны; но сейчас они звучали совсем по-иному. Первый доклад председателя. Он нашел верный тон разговора, спокойно и просто, без лишних ссылок на мировые события вел разговор только о деле, давал анализ только того, как прожит год, что сделано, что еще нужно сделать.

— В колхозе у нас девяносто пять тракторов. Вроде бы много, но двадцать машин подлежат списанию. Капремонт слишком дорог, требует много сил, которые следует экономить, расходовать с большей для дела пользой.

Когда хвалил трактористов, водителей автомашин и комбайнеров, тех, кто относится к технике бережно, и называл фамилии передовиков, в рядах, где группировались мужчины, возникло движение, кто-то сдержанно крякнул, кто-то довольно усмехнулся. Всем нужно было это внимание, моральное поощрение! Не меньше, чем премии.

Докладчик упомянул объекты стройки хозяйственным способом — картофелехранилище на тысячу тонн; отметил, что снижена себестоимость всех видов продукции, кроме свинины, эта отрасль здесь почему-то не развивается, зарплата...

— В колхозе нет низких заработков, а если и есть,то лишь у лентяев. В среднем доярка получает триста рублей, телятница — двести семьдесят пять, тракторист... полевод... — перечислял он. — Никто не обижен.

Сильное, крепкое хозяйство, одно из лучших не только в районе, но даже и в области, — так его характеризовали специалисты.

Сказал председатель и о случаях рвачества, халтуры, пьянства, нарушения труддисциплины. Отметил, что это в основном у приезжих.

— Теперь к ним относятся строже, квартиры не сразу дают, сначала проверят, испытают в работе, — шепнула мне сидящая рядом женщина. — А то развелось их много. Мотаются с места на место, пьянствуют, дебоширят, людей разлагают. Пристроились на государственной шее.

Докладчик говорил и об этом, и зал его слушал. По-прежнему сжатые губы, вприщур от внимания глаза.

Выступавшие в прениях дополняли доклад: нужно строить сушилки для льновороха, новые склады для удобрений, чтобы дожди не смывали их, не уносили в чистую реку Кештому...

«Пора наладить дела в свиноводстве...»

«Изжить приписки — они, увы, еще есть...»

«Искать дополнительные пути для роста производительности — на разных фермах, в бригадах разные показатели, разная себестоимость продукции. Нужно установить почему и устранить недостатки».

Много внимания уделили кормам: их заготовили много, а качество низкое. Кормят вволю коров, а надоев не получают.

— Не в коня, значит, корм, — подали голос с места.

— Вряд ли, — ответил ему выступавший. — Заготовленный силос подгнил не только с краев, но даже и в середине. Коровы едят его неохотно.

Снова возник вопрос о дисциплине труда, огласили списки прогульщиков, не выполняющих нормы выходов, — восемь мужчин и женщина, лишили их дополнительной оплаты.

Прения закончились выступлением пионеров. Они вошли в зал с барабанным боем, читали стихи, обращенные поименно к колхозникам. Торжественно обещали продолжать дело отцов. Словом, все шло своим чередом.

Когда перешли к вручению премий, зал всколыхнулся.

— Нина Ивановна Лебедева! — называла Алла Ивановна. — Ковер и медаль.

— Ой, Нина! — восклицали в зале.

— Алексей Иванович Иванов! Тракторист, ветеран на пенсии...

За наивысшую выработку, экономию горючего и смазочных материалов... За наивысший урожай картошки... За высокую культуру животноводства... За внесение органики на поля...

Думалось, побывай я на скотных дворах, осмотри телятники, где выращивают молодняк, поступающий сюда из других хозяйств, — шестьсот голов ежегодно, загляни в мастерские, другие службы этого сильного хозяйства, вероятно, не почувствовала бы в той мере, как здесь, на собрании, главной движущей силы колхоза, этого коллектива, волей и стараниями которого хозяйство окрепло, стало передовым. Один миллион двадцать пять тысяч рублей дохода. Зерно, овощи, лен, молоко, мясо, яйца, корма — самые жизненно важные продукты питания и сельскохозяйственного сырья. Сколько же, учитывая невысокую стоимость этих продуктов, нужно добыть его, чтобы получить столь высокий доход! Какую нужно затратить энергию!

В заключительном слове председатель поблагодарил колхозников за труд, который вложен в хозяйство, и попросил разрешение на отпуск в марте. Апрель — уже сев, перевод скота на пастбищное содержание, готовность техники ринуться в бой, это бесконечное множество разных забот, которые требуют присутствия и постоянного внимания председателя.

На фильм, как и предполагала Алла Ивановна, остались немногие. Расходились, однако, довольные собранием, продолжая обсуждение хозяйственных дел. Много внимания уделяли органике — надо научиться навоз накапливать, бережно сохранять его и вывозить на поля.

— Что же молчали на собрании? — спросила я Маргариту Ивановну Язеву.

— Дома сейчас начнутся прения, — засмеялась она. — Все обсудят, каждого из колхозников, кто как работает, в чем был одет, как говорил председатель. Заметили, как его слушали? Еще бы, свою судьбу ему доверяют, свои успехи.

— Как, выдержал испытание?

— Посмотрим, — уклонилась она от прямого ответа.

По пути нас догнала Алла Ивановна. Из-под рыжей лохматой шапки весело глянули до прозрачности светлые глаза.

— Мам, присмотрите за ребятишками, я загляну на свадьбу. Ненадолго, скоро приду. Женятся комсомольцы, — пояснила мне. — Парторг я, просили прийти.

— Да ты не торопись, накормлю, уложу ребят, — сказала Маргарита Ивановна.

— Так это ваша дочка? — спросила я, когда Аллочка бросилась догонять ушедших вперед колхозниц.

— Невестка, — сказала Язева, проводив ее взглядом. — Сынка у меня увела, — и засмеялась по-доброму, что, мол, поделаешь.

По улице центральной усадьбы шли женщины в валенках с галошами, несли сумки из магазина, ползли оранжевые трактора, тащившие из леспромхоза хлысты, носились, скаля зубы, неугомонные мотоциклисты, облепленные снегом, — им и зима нипочем, — бежали в кино ребятишки. Когда-то они в деревенских клубах усаживались на пол перед первым рядом. Нынче в клубе было просторно, и дети сидели на креслах. Все изменилось, и быт, разумеется, однако все же телевидению предпочитают кино, а кинофильмам концерты — живое общение.

Поздно вечером я возвращалась в райцентр. Было морозно и ясно. В небе висела луна, щекастая, полнотелая и круглая, как пошехонский сыр. Сугробы мерцали, вспыхивали алмазами. Стояли последние дни здоровой, крепкой русской зимы.