Из Андропова в Ярославль дорога идет через Тутаев — центральный город одного из семнадцати районов области. Он лежит на двух берегах Волги, в стороне от железной дороги. В октябре 1982 года в Мышкине состоялось торжество: секретарь областного комитета партии Федор Иванович Лощенков перерезал ленточку и открыл движение по важной для области, еще одной автомагистрали, связывающей семь ярославских районов. Три из них — Мышкинский, Некоузский и Брейтовский — весенними половодьями бывали отрезаны от центра страны, поэтому дорога для них имеет особенное значение.
Потоки машин с грузами и пассажирами потекли по этой широкой магистрали, на которую получили выход более тридцати хозяйств.
На Тутаевском отрезке автотрассы, в полутора километрах от нее, лежит деревня Масленниково. В этой деревне, в семье тракториста и доярки, родилась в тридцать седьмом году девочка Валя. Нынче имя ее известно всему миру, имя Валентины Владимировны Терешковой, первой женщины-космонавта.
Ей было три года, когда в войне с белофиннами погиб отец. Мать, оставшись с тремя детьми, несколько лет спустя перебралась в Ярославль, где Валентина окончила школу и стала работать.
Ее трудовая биография столь же широко известна. Шинный завод, текстильный комбинат «Красный Перекоп», занятия в техникуме, в ярославском аэроклубе — отсюда и начался космический полет «Чайки», о котором 16 июня 1963 года узнал изумленный мир.
Первая женщина в космосе! Ярославна. Я помню Международный конгресс женщин, проходивший в Москве вскоре после исторического полета. Какую бурю оваций вызвало появление Валентины Терешковой в президиуме конгресса Ей аплодировали стоя, крики восторга наполнили зал Кремлевского Дворца съездов. Терешкову засыпали цветами, делегатки, затаив дыхание, ловили каждое ее слово, ведь многие из них представляли страны, где равноправие женщин было неразрешимой проблемой. Терешкова была для них символом. Освобожденная. Равноправная. Смелая. Женщина, родившаяся на Ярославской земле.
Тутаев город древний — в 1983 году он отметил свое семисотлетие. В одной из старинных ярославских церквей была найдена рукопись. Называлась она «Сказание о Борисоглебской стороне». И повествовало это сказание о том, как в пору народной трагедии, когда полчища татаро-монгольских завоевателей обрушились на Русь, разоряя, сжигая города и селения, убивая и угоняя в плен людей, жители Ярославля бросились в леса, недоступные для вражеской конницы. По правому берегу Волги стояли дремучие чащи Черного бора. В нем и нашли приют ярославские беженцы. Они срубили клети — так назывались дома. Вслед за ними в селении появились монахи, поставили храм во имя Бориса и Глеба — святых страстотерпцев, князей, убитых братом Святополком, прозванным Окаянным, и храм назвали Борисоглебским. Отсюда и селение получило имя — Борисоглебск.
Возникшее на левом берегу поселение связывают с именем угличского князя Романа Владимировича. Он якобы усмотрел удобное место для переправы и на одном из холмов приказал строить крепость, а в крепости, по обычаю, ставить храм. Время — конец XIII века — было беспокойное. Крепость защищала от набегов неприятеля, но место было очень удобное для торговли.
Так и жили, каждый по-своему, на двух берегах, Борисоглебск и Романов до прошлого века. Потом их объединили для удобства управления, изменили герб. На нем появился тот же медведь с секирой, окруженный венком с развевающимися лентами, — символ объединения. Но города все равно оставались разными. Разные они и сегодня.
Правый берег современен и многолюден. Новые постройки все более теснят бревенчатые и обшитые тесом трехоконные домики. Многоэтажных зданий то целый квартал, то микрорайон, где только-только закустились деревца. Высятся корпуса предприятий — дизельных агрегатов, льнокомбината «Тульма», старого, но тоже разросшегося. На этой же стороне реки в нескольких километрах высятся крекинг-колонны нефтеперерабатывающего завода, им. Менделеева, некогда первенца отечественной нефтехимии. Построен он был еще в прошлом веке и производит минеральные масла. Умный предприниматель Рогозин, ученик Дмитрия Ивановича Менделеева, открывая новое дело, опирался на помощь науки. В лабораториях и цехах все лето 1881 года вел свои опыты великий химик, предрекший этой отрасли великое будущее. Его предсказание осуществилось.
— Но что же за имя, присвоенное городу? — спросила я сидевшую рядом пожилую женщину, с которой переговаривалась всю дорогу.
Внятно, доходчиво она пояснила мне, что это имя крестьянского сына Ильи Тутаева, который погиб, защищая Советскую власть.
— Вы слышали, конечно, о белогвардейском мятеже в Ярославле? Да, да, Перхурова и Савинкова, — подтвердила она, кивнув. — Многие труженики поднялись тогда на помощь ярославским рабочим. Отсюда, из Романово-Борисоглебска, тоже тронулся по Волге отряд, в который добровольцем вступил двадцатилетний юноша. Они приближались к Ярославлю, когда стало известно, что на даче некоего Лопатина укрывались мятежники, и красногвардейцы вступили с ними в перестрелку. Илья Тутаев, смелый, горячий, поднялся в рост из засады, чтобы атаковать мятежников, но был сражен пулей, как после выяснилось, из английского карабина. Вот его имя и было присвоено городу — так решили трудящиеся на торжественном заседании в первую годовщину Октября. Нет, я, конечно, не могла быть свидетелем тех событий. Интересовалась, читала документы. Родные рассказывали. Старшие. Такое, знаете ли, вдохновенное было время. Как взяли тогда разбег, так до сих пор и стремимся. Окинешь взглядом, даже не верится иногда, что все это в человеческих силах.
Она повернулась к окну, за которым высились многоэтажные корпуса новостройки.
Спутница, оказавшаяся в прошлом учительницей, Клавдия Федоровна Рыжова, пользуясь своим заслуженным отдыхом, ехала навестить какую-то свою старую приятельницу. Она вдруг с удивившим меня, почти ностальгическим чувством стала вспоминать о той, левобережной части Тутаева, где ей доводилось когда-то в юности несколько лет работать.
— Провинциальный российский городок. — По ее лицу пробежала тень. — У нас как-то стало принято говорить о них с эпитетом «захолустный». Не знаю, довелось ли вам когда-нибудь почувствовать неповторимый колорит этих маленьких русских городов. — Она пытливо глянула на меня, определяя возраст. — Нельзя ничего оценивать однозначно...
Теперь она уже как бы упрекала, хотя я ей не возразила ни словом, ни взглядом. Скорее, поддержала мысленно, подумав, однако, о некотором противоречии ее чувств. А впрочем, разве любовь к настоящему должна зачеркивать прошлое? Ту полную надежд и стремлений жизнь, свежесть чувств, радость открытий, изумление перед природой, людскими творениями?
— Сколько блестящих талантов зрело в тиши этих маленьких городов! — продолжала свою мысль Екатерина Федоровна. — Я как учительница скажу — всем возрастам человека должно соответствовать свое восприятие. Детей лучше растить в тишине, на природе, в уюте, подобном Романову. Да что я вам объясняю! — воскликнула она. — Посмотрите на картины Кустодиева, он очень любил Романов. Шесть полотен рисуют его провинциальный быт. «Гулянье на Волге», «Провинция». Многое из того, что изобразил художник, уже кануло в Лету, как говорили когда-то. А на полотнах оно живет. И вот что отрадно: несмотря на все перипетии, город сохранил свой колорит. Валы, старинные храмы, дома, стиль, как называют его, провинциальное барокко.
— Ну а сами-то вы хотели бы насовсем вернуться туда, в город своей юности? — опросила я.
Старая учительница помолчала, подумала.
— Если бы жила там, наверное, так бы и жила. А теперь уж оторвалась, никого не осталось там, кроме старой подруги. Она одна живет, побаливает, дети зовут в Ярославль, наверное, уедет. Вот я и хочу проститься с городом.
И в голосе не то чтобы грусть, а скорее, решимость человека, вступившего некогда на новый путь, чтобы уже не возвращаться к прошлому, сохраняя лишь в сердце любовь к нему, к ярким своим переживаниям юности, познанию мира, в красках и отношениях, свойственных тому времени.
Как бы там ни было, но я сошла с автобуса и очень была благодарна спутнице за добрый совет: к моим впечатлениям от поездок по Ярославской земле прибавились новые, яркие краски.
На левый берег я попала, однако, не сразу, задержавшись возле могучего Воскресенского собора, центра старой части города Борисоглебска. Он как бы притягивал, собирал вокруг себя россыпь деревянных, традиционной архитектуры домиков, властно господствуя над ними, подавляя, подчиняя их своей роскошью и величием. Нарядный, с массивными высокими крыльцами, гребенчатыми наличниками, искусно украшенный узорной кирпичной кладкой, галереями с аркадой, затейливой формы полуколоннами, с изразцами, кокошниками над большими окнами — он производит неизгладимое впечатление.
В галереи храма вела высокая лестница. И как ни наряден он был снаружи, только оказавшись внутри, увидела, сколь велико художественное наследие ярославцев.
Все стены и потолок галереи были расписаны фресками — яркими и выразительными, повествующими о житиях святых, изобразительно передающими библейские легенды, для нас, людей, воспитанных в атеистическом духе, обретших скорее литературно-художественное значение, чем напоминание об устрашающей расплате за земные грехи.
В этих живописных работах ярославских мастеров, живших в середине XVII века, когда был построен и сам храм, поражали реалистичность изображения, историзм и высокое нравственное начало.
В храме шла служба, теплились свечи, бросая зыбкие отсветы на огромную, древнюю икону «Спаса», глядящую на проходящих перед ним людей из темных глубин XV века.
Перед ним стояли на коленях старушки в черных платочках, останавливались, оценивающе вглядываясь в строгий лик, туристы. Они заполняли галереи, где в одном из крыльев, за ширмой, я услышала плач младенца. Заглянув туда, увидела священника в темном облачении у купели, куму и кума пожилых — он с колодкой военных наград. На руках у кумы, в кружевных пеленках — младенец. Поди, в секрете от молодых родителей совершался этот традиционный обряд.
Я присоединилась к одной из экскурсий и, слушая пояснения, рассматривала фрески, посвященные историческим событиям — крещению Руси. Жившие триста лет назад художники изобразили сокрушение Перуна, купание в Днепре, этой первой купели русского христианства. Целые новеллы развертывались перед тем, кто обращал свой взор на их работы. Исполнены они были, как полагают, артелью лучших ярославских живописцев, где был старшим мастером — «знаменщиком» Севастьян Дмитриев.
Храм — шедевр древнерусской архитектуры, музей изумительных фресок, живых, передающих образно дух и характер запечатленных на сводах персонажей с нравственными трактовками времени. Многие изображения на сводах галерей были не чем иным, как иллюстрациями стихотворных сочинения древнего литератора, одного из зачинателей силлабического стихосложения, крупнейшего русского просветителя Симеона Полоцкого.
— Шестнадцатый и семнадцатый века — расцвет ярославской архитектуры, живописи, — говорила экскурсовод. — Тут, как и в Ярославле, этой великой сокровищнице древнерусского искусства, сохранились памятники мирового значения. И даже не отдельные уцелевшие со времени сооружения, а целые исторические ансамбли, образцы мастерства и таланта наших предков.
А левый берег (об этом же говорила и моя спутница, с которой мы простились на автобусной остановке) сохранил особенности провинциальной планировки, архитектуры и даже в какой-то мере колорит самой провинциальной жизни. Мы сейчас это увидим.
На песке, у самой воды, сидела рыжая собачонка и, подвывая, смотрела на паром, который медленно приближался к правому берегу, где уже выстроились в очередь машины, толпились люди с корзинами, с сумками, мешками, разным хозяйственным инструментом, видно, возвращавшиеся домой, туда, на левый берег, панорама которого была редкостно живописна. Высокий склон был прорезан оврагами, из зелени выступали стройные колокольни, чешуйчатые луковки и шатры куполов, белели фасады зданий.
Он словно сошел со старинной гравюры, этот город у Волги, на волнистых отрогах Валдая. Ощущение старины усиливалось впечатлением от только что виденных фресок, изображавших крещение Владимира Красного Солнышка в купели. И не было ничего религиозного в тех оставленных на стенах Воскресенского храма картинах, а был талант художников, запечатлевших чувства и мысли людей, истории их жизни и вековое борение. Идолы на капищах уже тормозили развитие государства, на место их водворялись иконы, образа́, как их называли, о́бразы идеалов, ограничивающих жизнь народную, пришедшие вместе с крещением Руси. Для большинства из наших современников сейчас интересны и идолы, и иконы, но уже как свидетели прошлого, чувств людей, потоками текших по дорогам истории. Нынче эти наши современники смотрят на них с высоты, на которую поднялась героиня времени, родившаяся на Тутаевской земле в деревне Масленниково.
А с этой высоты все смотрится иначе.
Паром подплыл, мягко ткнулся в берег, сошли с него люди, съехали машины. Все, кто ожидал переправы, заняли их места, включая собачонку, которая завиляла хвостом, ластясь к паромщику. Заплескалась за бортами вода великой Волги, ожило и двинулось нам навстречу левобережье, та часть Тутаева, которую решено сохранить как память о целой эпохе жизни российской.
— Вот по той колокольне идущие по Волге суда определяли фарватер, — паромщик показал на узкую башню на холме, отбежавшую от собора, подножье которого касалось самой воды.
Колокольня действительно чем-то напоминала маяк, она была высока, стройна, стояла обособленно, красуясь на фоне голубого неба.
Как интересно ходить по родной земле, разговаривать с людьми, ощущая время. Вот этот, грубоватый на вид, паромщик, заметив мой интерес, сказал, что когда-то на месте каменной церкви, которая вырастала из воды, стояла часовня. Все, кто останавливался помолиться, клали у подножия камень.
— Уж почему так повелось, не знаю. — Он пожал плечами. — Старики сказывали. Она, церковь-то эта, поди две сотни лет стоит, водой ее заливает, а даже трещинки нет...
Хорошо стояла эта Казанская-Преображенская церковь. Думалось, что иным нашим зодчим, возводящим свои сооружения на берегах рек, особенно в городах, не хватает этой уважительности к реке, одному из лучших украшений города. В заботе о своем престиже, мнимом своем величии, они порой стараются задавить реку тяжелым, грандиозным произведением, художественные достоинства которого так блекнут перед природным достоинством и благородством попранной ими реки. Подлинный талант скромен и наделен чувством великой природной гармонии...
С глубоким волнением я погрузилась в эти заповедные кущи старого города, дохнувшие вдруг так ощутимо, так явственно отшумевшей здесь жизнью. Вероятно, те, кто населяет его, не испытывают подобного чувства, это их повседневность. Мне же вдруг вспомнилось давнее детство, запахи и уют вот таких же деревянных домов с садами, яблонями старых сортов: чернодеревка, мирончик, аркат, скрижапель. Этот последний, зеленовато-розовый, лежал до весны в бабушкином чулане, сохраняя свои брызжущую оком свежесть и аромат.
Я поднималась на вершины древних валов, когда-то защищавших город от неприятеля. Отсюда открывался чудесный вид на Волгу, на ее просторы, на поэтическое спокойствие среднерусского пейзажа. Дыхание сливалось с дыханием этих просторов, кружилась голова от чистоты воздуха и ощущения величия жизни.
Прямые длинные улицы вдруг открывали взгляду углом на две стороны двухэтажный дом, а угол был закруглен, что придавало дому мягкость, уютность и какое-то особое выражение скромности. Высота домов здесь сочеталась с шириной улиц, и это тоже влияло на восприятие, успокаивая, рождая внутреннее равновесие и покой. И люди шли спокойные, без нашей обычной суетности, охотно вступали в разговор, стараясь как можно приветливей и обстоятельный ответить на вопрос: когда, скажем, вместо разобранных в шестьдесят девятом году торговых рядов был построен современный хозяйственный магазин? Без осуждения, а скорее, с чувством осознанной необходимости: ведь магазин-то нужен, вон он какой просторный, а район большой, сельскохозяйственный, и нужда в продающихся товарах большая. Торговые ряды тесны стали, а ведь торговля велась в них широко: город-то был купеческий, торгово-ремесленный, богатый. Уезд был славен своими теплыми, легкими полушубками, так и называвшимися — романовские, эти овцы — тоже создание народной селекции.
На одном из особняков того же спокойного стиля провинциального барокко мемориальная доска извещала о том, что в 1918 году здесь размещался штаб Красной гвардии Романово-Борисоглебского уезда. Отсюда ушел отряд на подавление белогвардейского мятежа, тот самый, в составе которого был красноармеец Тутаев. Старожил обязательно помянет, что бывал в этом штабе Федор Иванович Толбухин, будущий Маршал Советского Союза, которого в том же, восемнадцатом году Тутаевский военный комиссариат рекомендовал в Красную Армию как военного спеца. Как не похвастаться такими земляками?
И начнут называть, начнут называть. Известный хирург Аркадий Бочаров — генерал-лейтенант медицинской службы, Николай Панин — организатор Советской власти в Тутаеве, Сергей Кошкарев — пролетарский поэт, принявший псевдоним Зоревой. Хоть родом он и не из Романова-Борисоглебска, но первую книжку стихов и басен выпустил в этом городе, лежащем на двух берегах Волги. И широко известен Леонид Сабанеев — ученый-ихтиолог. Одна из его работ «Рыбы России» и в наши дни пользуется популярностью. А знаменитый флотоводец Федор Ушаков? А поэт Слепушкин? Не знаете такого? Очень плохо, что мы забываем о своем культурном наследии. В свое время Академия наук присудила ему золотую медаль, на которой значилось: «Приносящему пользу русскому слову». Крепостным был поэт. На собранные по подписке деньги откупился с семьей от барина. Даже Пушкин отметил его самобытный талант.
Все эти люди жили тут, ходили по мосткам, перекинутым через овраги, любовались на Волгу, вдохновляясь ее животворной силой, и может быть, даже видели эти старинные, с резными, узорчатыми наличниками и светелками, дома. Такие, правда, и нынче опять стали строить, я видела их немало во время поездок по Ярославской земле.
На холмах стояли молчаливые храмы, хранившие тайны своей отшумевшей жизни. Нынче город живет своими заботами, и эти заботы, едва я на том же пароме перебралась на правый берег, подхватили меня, бросили в стремительный темп движения. Автобус, перегоняя своих механических собратьев, катился в Ярославль.