(от греч. φιλολογία, буквально — любовь к слову) — содружество гуманитарных дисциплин — языкознания, литературоведения, текстологии, источниковедения, палеографии и других, изучающих духовную культуру человека через языковой и стилистический анализ письменных текстов. Текст во всей совокупности своих внутренних аспектов и внешних связей — исходная реальность филологии. Сосредоточившись на тексте, создавая к нему служебный «комментарий» (наиболее древняя форма и классический прототип филологического труда), филология под этим углом зрения вбирает в свой кругозор всю широту и глубину человеческого бытия, прежде всего бытия духовного. Таким образом, внутренняя структура филологии двуполярна: на одном полюсе — скромнейшая служба «при тексте», не допускающая отхода от его конкретности, на другом — универсальность, пределы которой невозможно очертить заранее.
Служа самопознанию культуры, филология возникает на сравнительно зрелой стадии письменных цивилизаций, и наличие её показательно не только для их уровня, но и типа. Высокоразвитые древние культуры Ближнего Востока вовсе не знали филологии, западноевропейское средневековье отводило ей весьма скромное место, между тем на родине философии, в древних Индии и Греции, филология возникает и разрабатывается как некое соответствие впервые оформившейся здесь гносеологической рефлексии над мышлением — как рефлексия над словом и речью, как выход из непосредственного отношения к ним. Несмотря на позднейшие конфликты между философской волей к абстракции и конкретностью филологии (например, нападки филологов-гуманистов на средневековую схоластику или уничижительный отзыв Г. В. Ф. Гегеля о филологии), первоначальное двуединство философии и филологии не было случайным, и высшие подъёмы филологии обычно следовали за великими эпохами гносеологической мысли (в эллинистическом мире — после Аристотеля, в Европе 17 в. — после Р. Декарта, в Германии 19 в. — после И. Канта).
Индийская филология дала великих грамматистов — Панини (приблизительно 5—4 вв. до н. э.), Патанджали (2 в. до н. э.) и позднее теоретиков стиля; свою филологическую традицию имела культура Древнего Китая (Лю Се 劉勰, 5—6 вв., и другие). Однако традиция европейской филологии, не знакомой с достижениями индийцев вплоть до нового и новейшего времени, всецело восходит к греческим истокам, у её начала стоит школьное комментирование Гомера. В софистическую эпоху (2‑я половина 5 — 1‑я половине 4 вв. до н. э.) литература достаточно обособляется от внелитературной реальности, чтобы стать объектом теоретической поэтики и филологии. Среди софистов наибольшие заслуги в подготовке филологических методов принадлежат Протагору, Горгию, Продику; греческая теория литературы достигла зрелости в «Поэтике» Аристотеля; эллинистическая филология (3—1 вв. до н. э.) отделяется от философии и переходит в руки специалистов — библиотекарей Александрии и Пергама, которые занимались установлением корректных текстов и комментированием. Дионисий Фракийский (около 170—90 до н. э.) окончательно оформил учение о частях речи, принятое и поныне. Раннехристианские учёные (Ориген, создатель латинского перевода Библии — Иероним) произвели текстологическую работу над подлинником и греческими переводами Библии. Традиции греческой филологии продолжаются в средневековой Византии, в целом сохраняя античный облик (текстология и комментирование классиков); после падения империи (1453) ренессансная Италия получила наследие византийской филологии из рук учёных-беженцев. Гуманисты Возрождения стремились не просто овладеть мыслительным содержанием авторитетных античных источников, но как бы переселиться в мир древних, заговорить на их языке (реконструировав его в борьбе с инерцией средневековой латыни).
После периода учёного профессионализма (приблизительно середина 16 — середина 18 вв.) в Германии начинается новая эпоха филологии в результате импульса, данного «неогуманизмом» И. И. Винкельмана. Как во времена Возрождения, но с несравненно большей научной строгостью ставится вопрос о целостном образе античного мира. Немецкий филолог Ф. Л. Вольф вводит термин «филология» как имя науки об античности с универсалистской историко-культурной программой. В 19 в. в итоге деятельности немецких филологов Г. Узенера, Э. Роде, У. фон Виламовиц-Мёллендорфа и других древняя история отделилась от филологии; тогда же под влиянием романтизма и других идейных течений наряду с «классической» возникла «новая филология»: германистика (братья Я. и В. Гримм), славяноведение (А. Х. Востоков, В. Ганка), востоковедение. Однако наиболее наглядно универсальность филологии реализовалась между эпохой Возрождения и серединой 19 в. в традиционной фигуре филолога-классика, специалиста по античным текстам, совмещавшего в себе лингвиста, критика, историка гражданского быта, нравов и культуры, знатока других гуманитарных, а при случае даже естественных наук — всего, что в принципе может понадобиться для прояснения того или иного текста.
Однако несмотря на последующую неизбежную дифференциацию лингвистических, литературоведческих, исторических и других дисциплин, вышедших из лона некогда единой историко-филологической науки, существенное единство филологии как особого способа подходить к написанному слову и поныне сохраняет свою силу, хотя и в неявном виде. Иначе говоря, филология продолжает жить не как партикулярная «наука», по своему предмету отграниченная от истории, языкознания и литературоведения, а как научный принцип, как самозаконная форма знания, которая определяется не столько границами предмета, сколько подходом к нему.
Конститутивные принципы филологии вступают в весьма сложные отношения с некоторыми тенденциями новейшего времени. Современный человек не может с прежней безусловностью применить к своему бытию меру, заданную какими бы то ни было чтимыми древними текстами. И сама филология, став в ходе научного прогресса более экстенсивной и демократичной, должна была отказаться от выделения особо привилегированных текстов: теперь вместо двух (классической филологии и библейской philologia sacra, «священной» филологии) существует столько разновидностей филологии, сколько языково-письменных регионов мира.
Новые возможности, в т. ч. и для гуманитарных наук, связаны с исследованиями на уровне «макроструктур» и «микроструктур»: на одном полюсе — глобальные обобщения, на другом — выделение минимальных единиц значений и смысла. Но традиционная архитектоника филологии, ориентированная на реальность целостного текста и тем самым как бы на человеческую мерку (как античная архитектура была ориентирована на пропорции человеческого тела), сопротивляется таким тенденциям, сколь бы плодотворными они ни обещали быть.
Для современности характерны устремления к формализации гуманитарного знания по образу и подобию математического и надежды на то, что в результате не останется места для произвола и субъективности в анализе. Но в традиционной структуре филологии, при всей строгости её приёмов и трезвости её рабочей атмосферы, присутствует нечто, упорно противящееся подобным попыткам. Речь идёт о формах и средствах знания, достаточно инородных по отношению к так называемой научности, — даже не об интуиции, а о «житейской мудрости», здравом смысле, знании людей, без чего невозможно то искусство понимать сказанное и написанное, каковым является филология. Математически точные методы возможны лишь в периферийных областях филологии и не затрагивают её сущности. Филолог, разумеется, не имеет права на культивирование субъективности, но он не может и оградить себя заранее от риска субъективности надёжной стеной точных методов. Строгость и особая «точность» филологии состоят в постоянном нравственно-интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания. Как служба понимания филология помогает выполнению одной из главных человеческих задач — понять другого человека (и другую культуру, другую эпоху), не превращая его ни в «исчислимую» вещь, ни в отражение собственных эмоций.
С. С. Аверинцев.