(индоевропейское языкознание) — раздел сравнительно-исторического языкознания, изучающий индоевропейские языки — прежде всего под углом зрения их происхождения из единого источника. В научной литературе понятие «индоевропеистика» употребляется в двух случаях — когда речь идёт о совокупности частных и специализированных дисциплин, изучающих конкретную группу индоевропейских языков или отдельный язык (например, индоиранистика, германистика, кельтология, славистика, хеттология — составные части индоевропеистики), и когда речь идёт об индоевропейских языках как целом, закономерно связанном в своих частях и предполагающем язык-источник («общеиндоевропейский», «индоевропейский праязык», «протоиндоевропейский»). Употребление слова «индоевропеистика» в первом случае следует признать хотя и допустимым, но экстенсивным, не затрагивающим главного в языках, которые являются индоевропейскими. Понятие «индоевропеистика» наиболее оправдывает себя, когда оно непосредственно связано со сравнительно-исторической грамматикой индоевропейских языков, с индоевропейским языком-источником и теми его диалектами, которые дают наиболее очевидные и информативные сведения для реконструкции языка-источника. Поэтому современная индоевропеистика имеет в своей основе исследование системы регулярных соответствий между формальными элементами разных уровней, соотносимыми в принципе с одними и теми же (или, точнее, диахронически тождественными) единицами плана содержания, а также интерпретацию этих соответствий. Поскольку объяснение системы соответствий, выявляющих многие общие черты, как правило, видят в особенностях прошлого состояния индоевропейских языков и сам язык-источник, объясняющий как единое, так и различающееся в языках-преемниках, помещается тоже в прошлом, подлежащем реконструкции, индоевропеистика ориентируется прежде всего на наиболее архаичные языки и языковые факты, т. е. на то, что засвидетельствовано на наиболее ранних этапах развития и, следовательно, является особенно показательным в свете задач, стоящих перед индоевропеистикой. На протяжении долгого времени в центре индоевропеистики стояли следующие проблемы, остающиеся актуальными и для современного её состояния:
состав семьи индоевропейских языков;
отношения между языками этой семьи (частные «промежуточные» праязыки, языковые единства, проблема диалектного членения индоевропейского праязыка и соответственно территории);
источник единства индоевропейских языков (теория индоевропейского праязыка, теория конвергентного развития первоначально различных языков и т. п.);
система соответствий индоевропейских языков как формальная структура связей между языками индоевропейской семьи (т. е. сравнительно-историческая грамматика индоевропейских языков в подлинном смысле слова);
индоевропейские древности — проблема временно́й и пространственной локализации индоевропейского языка-источника (археологические, языковые и другие данные), реконструкция условий жизни древних индоевропейцев — экология, природные условия, экономика, быт, социальное устройство, семья и система брачных отношений, право, идеологические системы (мифология, религия, ритуал, умозрение, т. е. индоевропейская «предфилософия», и т. п.) и способы их фиксации с помощью знаковых систем (жанры словесного творчества, проблема «поэтического языка» и т. п.);
вхождение индоевропейского языка-источника в более обширную и древнюю языковую общность, отношения индоевропейского языка-источника к смежным языковым образованиям (проблема заимствований индоевропейских в неиндоевропейских языках и неиндоевропейских в индоевропейских языках).
Основы индоевропеистики были заложены во 2‑й половине 10‑х гг. 19 в., хотя идеи о сходстве и даже родстве как отдельных лексем или форм (например, в спряжении глагола в настоящем времени), так и языков (греческого, латинского, германских, славянских) высказывались и раньше (некоторые наблюдения средневековой науки, опыты индоевропеистики Ю. Скалигера, 15—16 вв.), особенно начиная с 18 в. (Л. тен Кате в 1‑й половине 18 в., А. Л. фон Шлёцером и И. Э. Тунманом во 2‑й половине 18 в.). Во 2‑й половине 18 в. исключительно важным было привлечение внимания к сходствам санскрита с рядом языков Европы (французским иезуитом Кёрду в 1767, немецким иезуитом Паулином a Sancto Bartholomaeo и особенно англичанином У. Джоунзом в 1786), что сразу же дало основание для выдвижения гипотез о родстве этих языков, которые, однако, в то время не могли быть ни правильно сформулированы, ни тем более проверены. Решающим для зарождения индоевропеистики было открытие санскрита, знакомство с первыми текстами на нём и начавшееся увлечение древнеиндийской культурой, наиболее ярким отражением чего была книга Ф. фон Шлегеля «О языке и мудрости индийцев» (1808). В этом культурном и научном климате проявились основополагающие труды по индоевропеистике. У её истоков стоят Ф. Бопп (описавший в 1816 систему спряжения в санскрите в сравнении с греческим, латинским, персидским и германскими языками) и Р. К. Раск (сравнение фактов германских языков с греческим, латинским, балто-славянскими и установление их родства). Я. Гримму принадлежит заслуга первого сравнительно-исторического описания целой группы языков. В его «Немецкой грамматике» (т. 1—4, 1819—37), как и в «Истории немецкого языка» (т. 1—2, 1848), содержится первый опыт соединения собственно компаративистской и исторической методики исследования языка. Отдельные черты сравнительно-исторического подхода к славянским языкам характерны для исследований А. Х. Востокова и Й. Добровского. Постепенно закладываются основы сравнительно-исторической интерпретации и ряда других групп языков индоевропейской семьи, но ведущее место в этом отношении занимает германистика (ср. труды Я. Гримма, Раска и других) — на долгий период индоевропеистика становится «немецкой» по преимуществу наукой. Этим объясняется исключительно широкое распространение обозначения индоевропеистики как «индогерманистики», а индоевропейских языков — как «индогерманских» (Indogermanisch). Основные достижения 1‑го периода в развитии индоевропеистики (до начала 50‑х гг. 19 в.):
нахождение наиболее «сильного» и надёжного элемента для сравнительно-исторического исследования — грамматических показателей (прежде всего флексии), на базе чего строится сравнительно-исторической анализ, наиболее полная форма которого представлена сравнительно-исторической грамматикой — как отдельных языковых групп, так и всех индоевропейских языков в особенности (ср. «Сравнительную грамматику санскрита, зендского, греческого, латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого» Боппа, 1833—52, как итог всего 1‑го периода индоевропеистики), т. е. выработка метода и основной формы исследований в области индоевропеистики;
установление понятия лингвистического закона, объясняемого из специфики сравнительно-исторического исследования (ср. закон Гримма о германском «передвижении звуков» — Я. Гримм, 1822, а до него — Раск, 1818) и являющегося высшей и наиболее доказательной формой демонстрации языковых закономерностей;
создание основ научной этимологии индоевропейских языков (прежде всего — этимологические разыскания А. Ф. Потта, 1833—36), имевшее исключительное значение для расширения круга родственных лексем в индоевропейских языках и, следовательно, для формулировки на их основе правил фонетических соответствий, которые позже станут путеводной нитью в индоевропеистике;
определение ядра индоевропейских языков как в отношении отдельных групп, например включение кельтских языков (Ж. Ришар, 1831; А. Пикте, 1837; Бопп, 1838; А. Шлейхер, 1858), славянских языков (со 2‑го тома «Сравнительной грамматики» Боппа, 1835, хотя сама идея их родства с индоевропейскими языками возникла раньше), армянского языка (со 2‑го издания «Сравнительной грамматики» Боппа; окончательное введение армянского языка в индоевропеистику — заслуга И. Г. Хюбшмана), албанского языка (Бопп, 1843, 1855; И. Г. Ган; сам факт родства стал более или менее очевиден после работы Й. Ксюландера, 1835), так и в отношении отдельных языков в группах, ср. замену персидского языка (Бопп, 1816) мидийско-персидским (Потт, 1833), зендским (Бопп, 1833), т. е. авестийским (начиная с Э. Бюрнуфа), и введение древнеперсидского языка клинописных надписей; введение прусского (Бопп, 1849, 1853), ряда италийских, кельтских и т. п.; на этом пути индоевропеистика знала и неудачи (ср. попытки зачислить в индоевропейскую семью грузинский язык или кави, предпринятые Боппом);
первые опыты определения преимущественных связей (генетических) между индоевропейскими языками (преимущественная близость индийских и иранских, италийских и кельтских, балтийских и славянских, но и — ошибочно — греческого и латинского);
указание двусторонних связей: славянско-балтийских, славянско-германских или славянско-балтийских и славянско-арийских (А. Кун), кельтско-германских (А. Хольцман) и кельтско-италийских;
определение крупных диалектных областей: балто-славянско-германских (П. Гримм, И. К. Цейс, отчасти Бопп), германо-кельто-италийских;
создание первых сравнительно-исторических грамматик отдельных групп языков (германских — Гримм, романских — Ф. К. Диц, 1836—45; позже, уже в следующий период, — славянских — Ф. Миклошич, с 1852, и кельтских — Цейс, 1853).
2‑й период в развитии индоевропеистики (начало 50‑х гг. — 2‑я половина 70‑х гг. 19 в.) характеризуется созданием А. Шлейхером, нового варианта сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков («Компендиум сравнительной грамматики индогерманских языков», 1861—62). Формулируется постулирование единого источника всех индоевропейских языков — индоевропейского праязыка, осуществляется реконструкция его существенных черт в фонетике, морфологии и словаре, определяются основные линии и этапы развития от индоевропейского праязыка к отдельным группам индоевропейских языков. Присущий Шлейхеру пафос систематизации и рассмотрение эволюции языка по аналогии с развитием живых организмов объясняют исключительное для индоевропеистики того времени внимание к фонетике, прежде всего к закономерностям фонетического развития, а также создание первых законченных схем развития индоевропейских языков, начиная с праязыкового состояния. Внимание к фонетической стороне сравнений и к реконструкции привело в 60‑х, а особенно в 70‑х гг. 19 в. к ряду важных открытий: закон Грассмана (1863), объясняющий кажущуюся аномалию в соотношении губных согласных в начале слова в греческом, древнеиндийских и других языках; установление Г. И. Асколи (1870) двух рядов соответствии индоевропейских гуттуральных и выдвижение тезиса о «расщеплении» их уже в индоевропейском праязыке (следующий шаг — постулирование в индоевропейском двух рядов гуттуральных — А. Фик, Л. Аве, И. Шмидт); установление К. Бругманом (1876) в индоевропейском праязыке триады гласных — e, o, a вместо ранее принимавшихся по образцу санскрита a, i, u, а также реконструкция индоевропейских носовых — слоговых сонантов ṃ и ṇ и плавных слоговых ṛ, ḷ (Г. Остхоф); новая теория индоевропейского вокализма Шмидта (1871—75); закон Вернера (1877) о соотношении в германском рефлексов индоевропейских смычных в зависимости от места ударения в слове; закон палатализации — Г. Коллиц, Шмидт (1879—81) — и, следовательно, вычленение языков kentum и satəm и др.
К концу 70‑х гг. в индоевропеистике практически сложилось убеждение в регулярности действия фонетических изменений, сыгравшее большую роль в дальнейшем развитии индоевропеистики — и непосредственно (через выявление новых фонетических законов и соответствий), и косвенно (через возникновение новых принципов объяснения случаев нарушения регулярности фонетических изменений, например принципа аналогии и т. п.). В этот же период были выдвинуты первые схемы, описывающие «распадение» индоевропейского праязыка и косвенно характеризующие степень близости между собой отдельных групп индоевропейских языков. Схемы родословного древа индоевропейских языков играли, несомненно, положительную роль, стимулируя к исследованию внутренних связей между потомками индоевропейского языка и тем самым создавая основу для будущей теории индоевропейских диалектов. Из схем родословного древа особой известностью пользовались две схемы — Э. Лотнера и Шлейхера.
Практически одновременно, на рубеже 50‑х и 60‑х гг., возникают такие теории соотношения членов индоевропейской семьи, которые акцентируют не жёсткое закрепление языков в данном месте схемы (часто ведущее к слишком упрощенным результатам), известную текучесть, переходность данной группы индоевропейских языков среди всей их совокупности. Пикте (1859) предпочитает говорить о «непрерывной цепи специфических языковых связей», а Г. Ф. Эбель устанавливает преимущественные двусторонние отношения для целого ряда языков: славянского с балтийским и иранским; греческого с арийским и италийским; кельтского с германским и италийским; германского с кельтским и балто-славянским и т. п. Эта тенденция объяснения внутреннего соотношения индоевропейских языков получила отражение в «теории волн» Шмидта (1872), отметившего особое значение фактора географической смежности индоевропейских языков и оспорившего само понятие распадения индоевропейского праязыка. По Шмидту, речь идёт не о частных праязыках типа славянско-балто-германского и т. п., а о непрерывной сети переходов от индийского к иранскому, от иранского к славянскому, от славянского к балтийскому, от балтийского к германскому, от германского к кельтскому и др. Теория Шмидта оказала позже значительное влияние на разные направления ареальной лингвистики. Из других достижений 2‑го периода нужно отметить:
расширение и улучшение языковой и филологической основы сравнения, например включение в исследование древнейших из известных в то время индоевропейских текстов — ведийских (ср. издание «Ригведы» Т. Ауфрехтом в 1861—63, «Атхарваведы» Р. фон Ротом и У. Д. Уитни в 1856; появление полного санскритско-немецкого словаря О. Бётлингка и Рота, 1855—75), древнеперсидских, авестийских, гомеровских, италийских и других;
сравнительно-историческую интерпретацию таких архаичных языков, как балтийские (литовский — Шлейхер, 1856—57, латышский — А. Биленштейн, 1863—64, прусский — Г. Г. Ф. Нессельман, 1845, 1873) или старославянский (Шлейхер, 1852) и других, не говоря о древнегреческом (ср. исследования Г. Курциуса, в частности фактически первый этимологический словарь конкретного индоевропейского языка — греческого, 1858—62);
появление сравнительно-исторических исследований по отдельным группам языков и создание таких обобщающих трудов, как «Компендиум сравнительной грамматики индогерманских языков» Шлейхера и «Сравнительный словарь индоевропейских языков» Фика, 1868;
зарождение науки об индоевропейских древностях, основоположником которой был Кун (ср. также труды Пикте, особенно «Происхождение индоевропейцев», т. 1—2, 1859—63, и др.), много сделавший и в области сравнительно-исторической индоевропейской мифологии.
Эпохальное значение в развитии индоевропеистики и исторического языкознания вообще имело возникновение принципа лингвистической реконструкции и её техники (в этом смысле искусственный текст, составленный Шлейхером на индоевропейском праязыке, имел большое методологическое значение).
Превращение индоевропеистики в весьма точную науку, возглавившую прогресс в языкознании, со сложным аппаратом методологических принципов и строгой техникой анализа относится к 3‑му периоду её развития, начавшемуся с конца 70‑х гг. 19 в. и в основном исчерпанному к 10—20‑м гг. 20 в. Этот период можно назвать в основном «младограмматическим» (см. Младограмматизм), хотя первые работы младограмматиков появились несколько раньше, а исследования младограмматического типа нередко появляются и позже — вплоть до настоящего времени, хотя Ф. де Соссюр, заложивший основы новой методологии как в общем, так и в значительной степени в сравнительно-историческом языкознании, не может быть отнесен к числу младограмматиков, как и А. Мейе, отчасти Ф. Ф. Фортунатов, Асколи, П. Кречмер и некоторые другие. Центральные фигуры этого периода: в Германии — Бругман, Б. Дельбрюк, Остхоф, Г. Пауль, Хюбшман, Ф. Бехтель, Малов, А. Бецценбергер, А. Лескин, К. Бартоломе, Ф. Зольмсен, их последователи и продолжатели В. Штрейтберг, Э. Виндиш, Г. Циммер, Р. Траутман, Ф. Клуге, В. Шульце, А. Вальде, Р. Турнейзен, Г. Хирт, Ф. Зоммер и другие; во Франции — Мейе, Р. Готьо, Ж. Вандриес; в Швейцарии — Соссюр, Я. Ваккернагель, в Дании — Х. Педерсен; в Австрии — Кречмер; в России — Ф. Ф. Фортунатов и другие. Признание принципа регулярности фонетических изменений (уже с самого начала вызвавшего критику со стороны ряда учёных — И. А. Бодуэна де Куртенэ, Г. Шухардта, Ж. Жильерона, О. Есперсена и других) привело к выявлению других звуковых законов (ср. законы Соссюра, Фортунатова, Лескина, Хирта и т. д.; по аналогии появляются законы, описывающие и другие уровни языка, например синтаксис, ср. закон Ваккернагеля и др.) и созданию довольно целостной картины индоевропейского вокализма и чередований, что способствовало заложению основ индоевропейской морфонологии. Картина, восстановленная для индоевропейского консонантизма, отличалась большей сложностью и меньшим единством точек зрения (ср. проблему двух или трех рядов гуттуральных, т. н. спиранты Бругмана, и т. п.). Заслуга младограмматиков — в постановке вопроса о надёжности соответствий и выработке достаточно строгих критериев достоверности полученных результатов. Но самое блестящее достижение индоевропеистики этого периода — обращение к системному анализу фактов. Именно таким образом Соссюр открыл (1879) «сонантический коэффициент» (условно — A), который в сочетании с основными (краткими) гласными даёт долгие гласные, а в безударном положении приобретает слогообразующую функцию (индоевроп. «шва» — ə). Реальность этого открытия была вскоре же подтверждена Фортунатовым (а отчасти и Ф. Куршайтисом) на примере различия интонаций на сочетаниях il, ir, im, in в литовском языке, а в конце 20‑х гг. и Е. Куриловичем, опознавшим в хеттском ḫ отражение соссюровского «сонантического коэффициента». Открытие Соссюра позволило создать единую теорию индоевропейского аблаута, которая не только обобщала все ранее известные факты, определяя им должное место, но и позволяла вскрыть новые, до того неизвестные.
Достижения индоевропеистики были столь значительны, что в отношении многих основных разделов индоевропеистики возникла иллюзия окончательности полученных результатов, которая, в свою очередь, объясняет уход (частичный) в исследование частных, разрозненных, иногда мелких фактов вне их функций и вне общей картины (не говоря о системе). Некоторые важные разделы (например, семантика) оказались в пренебрежении, несмотря на появление ряда интересных исследований (М. Бреаль, М. М. Покровский и другие). Все сильные и слабые стороны младограмматизма отразились в «Сравнительной грамматике индоевропейских языков» Бругмана и Дельбрюка — самом обстоятельном труде в области индоевропейского языкознания, во многом отношениях сохраняющем своё значение и в наши дни (т. 1—2, 2 изд., 1897—1916), много внимания уделено синтаксису; более сжатое изложение — в «Краткой сравнительной грамматике индоевропейских языков» Бругмана (т. 1—3, 1902—04). Младограмматические исследования в области индоевропеистики строились обычно как самодовлеющий лингвистический анализ, при котором и сама проблема праязыка и его диалектного членения, и тем более вопросы индоевропейских древностей оставались за пределами внимания. В основном ограничивались несколько скорректированными результатами гипотез, выдвинутых ранее (признание преимущественных связей внутри индоевропейских языков — древнеиндийского и иранских, кельтских и италийских и особенно славянских и балтийских; в связи с последними возникла острая дискуссия о характере этой связи — балто-славянская языковая общность, или искони близкие диалекты, находившиеся всегда в тесном соседстве, или же конвергенция в условиях соседства и т. п.).
Попытки в какой-то мере заполнить пробелы в младограмматическом подходе предпринимаются со стороны тех учёных, которые лишь отчасти разделяли идеи и методы младограмматиков, стремясь вовлечь в сферу исследования более широкий круг вопросов, связанных с индоевропеистикой.
В книге об индоевропейских диалектах как исторической реальности, связанных друг с другом сетью изоглосс (1908), Мейе предлагает методику изучения этих изоглосс, отражающую влияние идей лингвистической географии в применении к диалектам живых языков, и устанавливает некоторые критерии надежности и степени диагностичности тех или иных схождений. Хотя Мейе на основании метода изоглосс и делает ряд выводов (наличие итало-кельтских языков, отрицание балто-славянских языков и т. п.), оригинальный характер имеет сама схема (см.) диалектной дифференциации индоевропейского языка и состав изоглосс, особенно их пучков, определяющих с большей надёжностью относительную самостоятельность тех или иных областей общеиндоевропейского ареала.
Краткой сводкой состояния индоевропеистики является другой классический труд Мейе — «Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков» (1903). Эти труды общего характера, как и исследования Мейе в частных областях индоевропеистики (армянский, славянские, древнегреческий, германские, иранские и другие языки), определяют лицо индоевропеистики вплоть до середины 20 в.
Чисто лингвистическая направленность младограмматических исследований восполняли труды в области индоевропейских древностей, получившие в этот период широкое развитие. Среди них выделяются работы, главная цель которых — объяснить современные соотношения индоевропейских языков в пространственном плане (древнеиндоевропейская диалектология и позднейшие миграции, проблема прародины, промежуточных «малых» прародин и т. п.), и работы, посвящённые реконструкции природных, социальных, культурных, бытовых форм жизни древних индоевропейцев. К первым относятся труды П. фон Брадке, Хирта (1905—1907), З. Файста, Вальде и других, а также исследования М. Муха, Г. Коссинны и других, отражавшие начавшиеся в конце 19 — начале 20 вв. попытки решения этих вопросов с археологической точки зрения, существенные в плане установления временны́х границ индоевропейского праязыка и основных этапов его расчленения. К работам второго рода относятся труды О. Шрадера (с 80‑х гг. 19 в.), обобщённые позже (с помощью А. Неринга) в фундаментальном словаре реалий индоевропейской древности (2 изд., 1917—29), исследования ряда специалистов по отдельным группам индоевропейских языков или по конкретным разделам индоевропейской культуры — прежде всего по мифологии и по сравнительно-историческому индоевропейскому праву (Б. В. Лейст и другие). Индоевропейское «вещеведение» получает развитие в работах направления «слова и вещи» (Wörter und Sachen) в 10—20‑е гг. 20 в. (ср. труды Р. Мерингера и др.). Для этого периода характерно появление весьма дифференцированных лингвистических исследований по специальным вопросам индоевропейской фонетики, морфологии, словообразования, реже — синтаксиса, а также этимологических словарей основных древних и новых индоевропейских языков (К. К. Уленбек, П. Хорн, В. Прельвиц, Э. Буазак, Вальде, А. Стокс, А. Хольдер, Г. Фальк и А. Торп, Клуге, Файст, Э. Бернекер, А. Г. Преображенский, Г. Мейер и другие) и сравнительно-исторических грамматик групп индоевропейских языков 2‑го (а иногда и 3‑го) поколения: для древнеиндоевропейского — Ваккернагель, для иранских — Бартоломе, для греческого — Кречмер, Ваккернагель, Зольмсен, Шульце, Мейе, Бругман, для латинского — Ф. Штольц, Зоммер, У. М. Линдсей, Мейе, А. Эрну, М. Нидерман и другие; для других италийских — Р. фон Планта, Р. С. Конуэй, К. Д. Бак, для кельтских — Педерсен, Турнейзен, для германских — Штрейтберг, А. Нурен, Клуге, Хирт, для славянских — В. Вондрак, И. Ю. Миккола, В. К. Поржезинский, Лескин, позже — Мейе, для армянского — Хюбшман, Мейе, для балтийских — О. Видеман, Траутман, Я. М. Эндзелин, К. Буга и т. п. В это же время появляются подробные описания диалектов ряда древних индоевропейских языков, которые в ряде случаев имеют значение не только для данной группы языков, но и для индоевропеистики в целом (ср. исследования древнегреческих диалектов О. Хофмана, Бехтеля, Бака, А. Тумба, работы в области иранской, германской, италийской, кельтской диалектологии), вовлекаются в сферу исследования некоторые древние языки Балкан и Малой Азии (иллирийский, фракийский, фригийский, ликийский и другие), а также становятся известными (т. е. дешифруются и становятся объектом предварительной сравнительно-исторической интерпретации) новооткрытые индоевропейские языки — хеттский (Б. Грозный, 1915—1917) и тохарский (Э. Зиг, В. Зиглинг, Мейе), хотя более детальная их разработка относится уже к следующему периоду.
Следующий период в развитии индоевропеистики, начавшийся с 20‑х гг. 20 в., продолжает предыдущий в том, что касается освоения (и введения) нового языкового материала: данные анатолийской, или хетто-лувийской, группы языков, изучение которой внесло исключительно большие изменения как в представление о типе древних индоевропейских языков, так и в понимание того, какой могла быть структура индоевропейского праязыка (Зоммер, Э. Форрер, А. Гётце, Э. Стёртевант, Х. Ээлольф, И. Фридрих, Х. Т. Боссерт, И. Дж. Гелб, Педерсен, Э. Бенвенист, Курилович, А. Камменхубер, Э. Ларош, Г. Нойман, Х. Кронассер, Г. Оттен, П. Мериджи, У Жюкуа, Ф. Джозефсон, О. Карруба, Вяч. Вс. Иванов, Т. В. Гамкрелидзе и другие). Частичное сохранение ларингальных, мена двойных и простых согласных, tenius и media, a и e, e и i и т. п., структура падежей парадигмы имени и особенности флексии в ряде форм, обилие примеров гетероклитического склонения, родительный падеж на ‑ēl в местоимениях, чёткое противопоставление двух спряжений — на ‑ḫi и на ‑mi, структура медиопассива, следы эргативности, комплексы служебных (местоименно-частичных) элементов, их функция и место в структуре фразы, как и многие другие особенности хеттского и других анатолийских языков, сильно повлияли на представления о характере структуры древнего индоевропейского языка и на многие разделы сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков. Установление исторических и генетических связей между древнейшими анатолийскими языками (клинописный хеттский, лувийский, палайский, отчасти хеттско-иероглифический) и анатолийскими языками античной эпохи (лидийский, ликийский, может быть, карийский и некоторые другие — ср. исследования Педерсена, Зоммера, Р. Гусмани, Каррубы, А. Хойбека, Ноймана, О. Массона, Мериджи и других) позволило ещё более обстоятельно описать эволюцию этой ветви индоевропейских языков. Значительно пополнились и сведения о ранее неизвестном древнейшем языке греков — языке крито-микенских табличек из Пилоса, Кноса, Микен и т. п., написанных линеарным письмом B (дешифровка М. Дж. Ф. Вентриса, при участии Дж. Чедуика) и относящихся ко времени до середины 2‑го тыс. до н. э. Незначительно увеличились данные о древнейшем индоарийском языке (его следы — в Передней Азии), но они ценны тем, что эти языковые остатки могут быть относительно точно определены во времени и пространстве (причём далеко к западу от Индии). Существенны данные о синдо-меотских и таврских реликтах индоарийской речи на юге России (О. Н. Трубачёв). Большой и разнообразный материал среднеиранских языков был введён в индоевропеистику в 20 в.: хотаносакский, согдийский, хорезмийский, парфянский, бактрийский (Готьо, Бенвенист, К. Г. Залеман, Х. У. Бейли, И. Гершевич, В. Б. Хеннинг, Х. Хумбах, М. Й. Дресден, С. Конов, Р. Э. Эммерик, А. Марик, А. А. Фрейман, В. А. Лившиц, И. М. Дьяконов, М. Н. Боголюбов, Л. Г. Герценберг и другие), остатки скифского языка (В. И. Абаев, Я. Харматта и другие), а также целый ряд современных иранских диалектов (прежде всего памирских). Ждёт своей сравнительно-исторической интерпретации всё увеличивающийся материал дардских языков. После синтетических трудов по тохарскому языку (грамматические исследования Зига, Зиглинга, Шульце, В. Краузе, В. Томаса, словарь П. Поухи, этимологическое собрание А. ван Виндекенса и т. п.) и работ ряда исследователей Э. Швентнер, В. Куврер, Г. С. Лейн, Э. Эванджелисти, Педерсен и другие) тохарские факты во всё большем объёме входят в индоевропеистику. Индоевропеистика последних десятилетий обогатилась данными так называемых топономастических языков и языков с малым количеством письменных памятников — иллирийского, мессапского, венетского, фракийского, фригийского, македонского и других (Н. Йокль, Х. Краэ, Фридрих, Ю. Покорный, Дж. Бонфанте, В. Пизани, А. Блюменталь, М. С. Билер, Д. Дечев, А. Майер, Бранденштайн, М. Лежён, Й. И. Руссу, Г. Райхенкрон, Р. Катичич, Ч. Погирк, О. Хаас, В. Георгиев, И. Дуриданов, К. Влахов, Ю. Унтерман, К. де Симоне, Дж. Б. Пеллегрини, А. Л. Просдочими, Э. Парланджели, Э. Поломе, Я. Каллерис, Дьяконов, В. П. Нерознак, Л. А. Гиндин и другие).
На очереди стоит вовлечение в русло индоевропеистики остатков индоевропейской речи, обнаруженных в древнем Средиземноморье, а также определение генетической принадлежности некоторых языков, иногда подозреваемых в индоевропейской принадлежности (ср. этрусский). Индоевропеистика последнего периода обнаруживает тяготение к использованию новых методов исследования. Среди них — стремление к структурному подходу, к выработке новых критериев реконструкции (ср., в частности, «внутреннюю» реконструкцию), к использованию достижений ареальной лингвистики, статистических и близких им методов (см. Глоттохронология), учёт опыта типологических исследований и т. п. Среди достижений этого периода:
создание новых теорий в области индоевропейского вокализма и консонантизма (некоторые из них не только дают возможность по-новому аранжировать известные факты, но и вскрыть более древнее состояние системы, когда элементы данной системы входили ещё в другие классы явлений, ср. соотношение звонких и глухих смычных или придыхательных и непридыхательных и их более архаичную интерпретацию; реконструкция индоевропейского праязыка без гласных фонем и т. п.), дальнейшее развитие ларингальной теории, реабилитация тезиса об индоевропейском происхождении акцентных систем некоторых конкретных индоевропейских языков и попытки восстановления акцентно-интонационных типов, связанных с определёнными грамматическими парадигмами (намечающаяся в реконструкции «тоновая» система в протоиндоевропейском), ср. исследования В. А. Дыбо, В. М. Иллич-Свитыча и других;
идеи, связанные как с реконструкцией прошлого состояния ряда грамматических категорий (например, рода, активности/инактивности, времени и вида, возможность реконструкции «довременно́й» системы в связи с ролью инъюнктива), так и со структурой некоторых парадигм (например, склонение в имени и в глаголе — две серии, видимо, соотнесённые с двумя классами имени) и характером флексии (ср. возможность реконструкции «допарадигматического» состояния в имени и в глаголе, когда особую роль во фразе играли служебные элементы);
новые представления о синтаксической структуре предложения в древнейшем состоянии (роль комплексов из частиц и местоимений, самостоятельный характер элементов, которые позже стали предлогами, наличие эргативной конструкции, правила распределения слов в предложении и т. п.);
дальнейший прогресс в области исследования индоевропейской лексики — индоевропейские словари Вальде и Покорного, 1928—1933, Покорного, 1959—69, а также этимологические словари древнегреческого (И. Б. Хофман, Я. Фриск, П. Шантрен), древнеиндийского (М. Майрхофер), латинского (Эрну, Мейе, Вальде), балтийских (Э. Френкель), славянских (М. Фасмер, Ф. Славский, В. Махек, П. Скок, Ф. Безлай и другие) и других языков. Исследования в области ономастической лексики позволили выявить основные модели индоевропейского именословия (ср. исследования Т. Милевского, Бенвениста, Г. Шрамма, Майрхофера и др.) и гидронимические типы (исследования Краэ и его последователей по так называемой центральноевропейской гидронимии, выявление индоевропейского слоя гидронимии древней Малой Азии и его связей с гидронимией древних Балкан и т. п.).
Общие представления о едином индоевропейском языке-источнике подверглись критике с разных сторон — от итальянских неолингвистов (М. Бартоли, Пизани, Бонфанте, Дж. Девото и другие), подчёркивавших принципиальную «континуальность» индоевропейской языковой области, её незамкнутый характер (вплоть до продолжения ряда явлений за пределами индоевропейской области, на территориях других смежных языковых общностей), до Н. С. Трубецкого, выдвинувшего идею конвергентного развития диалектов в относительно стабильное языковое единство типа «языкового союза». В результате появились схемы диалектного членения индоевропейского языкового ареала, которые носили негативный характер (книга Бонфанте «Индоевропейские диалекты», в которой отрицаются не только такие единства, как итало-кельтские или балто-славянские, но даже и сама италийская языковая общность). Основываясь на методах лингвистической географии, Бонфанте постулирует наличие двух относительно замкнутых групп — западной (италийский, кельтский, германский) и восточной (славянский и арийский), связующими звеньями между которыми являются на севере балтийские языки, на юге греческий язык. Диалектная схема И. А. Кернса и Б. Шварца, учитывающая и новооткрытые языки, строится на признании особой северно-центральной группы в составе германского, балто-славянского, греческого и арийского языков, из которых арийский позже передвинулся на юго-восток. По дуге, внешней к этой группе, в направлении с северо-запада на юго-восток располагались кельтские (бриттский), оскско-умбрский, иллирийский, фракийский, а ещё дальше, на периферии, соответственно ирландский, латинский, фригийский, хеттский и тохарский, также передвинувшийся на восток. Пизани, подчёркивавший проницаемость диалектных границ для языковых инноваций и на этом основании отказавший в доказательности ряду традиционных критериев, строит свою схему (см.).
Используя лексико-статистическую методику, А. Л. Крёбер и К. Д. Кретьен (1937) пришли к выводам, согласующимся с представлениями, сложившимися на иной основе: преимущественная близость греческого и индоиранского, а германского — с балтийским и италийским и лишь во вторую очередь — со славянскими и кельтскими языками. Попытки начертить схему индоевропейских диалектов принадлежат В. Порцигу (1954) и отчасти Краэ (1954). Их общая черта — подчёркивание тесных связей внутри западной части индоевропейского ареала (попарных — италийский и иллирийский, италийский и кельтский, кельтский и германский и т. п. связей, и более крупных — италийский, кельтский, германский: кельтский, балтийский и славянский; германский и балто-славянский; иллирийский, балтийский и славянский; италийский, кельтский, венетский, иллирийский и т. п. связей). Порциг сходным образом описывает и восточную часть индоевропейского ареала (греческий и армянский, греческий и арийский, армянский и арийский и т. п.; греческий, армянский и арийский; арийский, славянский и балтийский; греческий, армянский, балтийский и славянский; арийский, греческий, балтийский и славянский; албанский, балтийский и славянский и т. п.; тохарский и хеттский рассматриваются особо). Таким образом, наблюдается тенденция к более дифференцированным схемам соотношения индоевропейских диалектов, не всегда даже допускающим однозначную пространственную интерпретацию лингвистической картины. Ведущие фигуры этого периода в развитии индоевропеистики: во Франции — Бенвенист, в Польше — Курилович, в Германии — Ф. Шпехт, Зоммер, Краэ, Порциг, П. Тиме, Покорный, в Италии — Пизани, Бонфанте, Девото, в США — К. Уоткинс, Я. Пухвел, Поломе; в СССР — Вяч. Вс. Иванов, Гамкрелидзе и другие.
В последнее время получает развитие типологическое описание индоевропейских языков (ср., например, работы П. Хартмана и других), которое может привлечь к себе внимание исследователей в связи с вхождением индоевропейских языков в более широкие общности — как генетически связанные, так и не связанные. Особое развитие получила в 60—70‑х гг. 20 в. наука об индоевропейских древностях, которая обнаруживает тенденцию к дифференциации. Единичные в прошлом попытки определения археологической культуры древних индоевропейцев (Коссинна, Г. Гюнтерт, Шпехт и другие) продолжены на более широкой основе и с перспективными результатами (ср. исследования М. Гимбутас, П. Боск-Гимпера, Р. У. Эрих и других). Социальные, правовые, экономические институции древних индоевропейцев исследовал Бенвенист (отчасти Уоткинс и другие). В области индоевропейской мифологии (как и в изучении социального устройства) много сделано Ж. Дюмезилем, Тиме, Г. Ломмелем, Ф. Б. Я. Кёйпером и другими. В области исследования поэтического языка древних индоевропейцев («indogermanische Dichtersprache») особенно стимулирующими оказались опубликованные (посмертно) записи Соссюра об анаграммах, труды Гюнтерта (в частности, о языке богов и языке людей) и Р. Шмитта об индоевропейской поэзии и поэтическом языке (в частности, о поэтических формулах). Наука об индоевропейских древностях находит дополнительные стимулы в ностратической теории, выдвинутой и обоснованной Иллич-Свитычем. Вхождение индоевропейских языков в группу «больших» языковых общностей (семито-хамитской, картвельской, уральской, алтайской, дравидской) и специфические связи внутри этой «сверхгруппы», несомненно, должны помочь в определении прародины индоевропейского языка (проблема, занимающая особое место в индоевропеистике и пока ещё далекая от решения, которое бы примирило хотя бы бо́льшую часть специалистов) и путей миграции индоевропейских племён в те области, где их уже застаёт история.
В фундаментальном исследовании Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова («Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры», 1984) индоевропейский рассматривается в контексте других ностратических языков и предлагается новое решение прародины индоевропейцев, учитывающее расположение возможных прародин других ностратических языков; предлагается объяснение путей расселения разных индоевропейских семей; восстанавливаются особенности жизни древних индоевропейцев на основании индоевропейского словаря.
Более чем за полтора века своего существования индоевропеистика стала ведущей во всех отношениях областью сравнительно-исторического языкознания, образцом для исследования других родственных групп языков. Важнейшие достижения сравнительно-исторического и теоретического языкознания имели место именно в индоевропеистике и, получив здесь апробацию, стали внедряться в других областях языкознания.
В. Н. Топоров.
Кроме общелингвистических журналов и журналов по классической филологии (см. Журналы лингвистические) проблемам индоевропеистики посвящены специализированные журналы:
Рецензии и библиография работ по индоевропеистике содержатся в «Indogermanisches Jahrbuch» (за 1913—1948; Stras.—B.—Lpz., 1914—55) и его преемнике «Kratylos» (Wiesbaden, 1956—).
Е. А. Хелимский.