Лингвистический энциклопедический словарь

Индоевропеи́стика

(индо­евро­пей­ское языкознание) — раздел сравнительно-исторического языкознания, изуча­ю­щий индо­евро­пей­ские языки — прежде всего под углом зрения их происхождения из единого источника. В науч­ной литературе понятие «индо­евро­пе­и­сти­ка» употребляется в двух случаях — когда речь идёт о сово­куп­но­сти частных и специализированных дисциплин, изучающих конкретную группу индо­евро­пей­ских языков или отдельный язык (например, индоиранистика, германистика, кельтология, славистика, хеттология — составные части индо­евро­пе­и­сти­ки), и когда речь идёт об индо­евро­пей­ских языках как целом, закономерно связанном в своих частях и предполагающем язык-источник («обще­индо­евро­пей­ский», «индо­евро­пей­ский праязык», «прото­индо­евро­пей­ский»). Употребление слова «индо­евро­пе­и­сти­ка» в первом случае следует признать хотя и допустимым, но экстенсивным, не затрагивающим главного в языках, которые являются индо­евро­пей­ски­ми. Понятие «индо­евро­пе­и­сти­ка» наиболее оправдывает себя, когда оно непосред­ствен­но связано со сравнительно-исторической грамматикой индо­евро­пей­ских языков, с индо­евро­пей­ским языком-источником и теми его диалектами, которые дают наиболее очевидные и информа­тив­ные сведения для реконструкции языка-источника. Поэтому современная индо­евро­пе­и­сти­ка имеет в своей основе иссле­до­ва­ние системы регулярных соответ­ствий между формальными элемен­та­ми разных уровней, соотносимыми в принципе с одними и теми же (или, точнее, диахронически тождественными) единицами плана содержания, а также интерпретацию этих соответствий. Поскольку объяснение системы соответствий, выявляющих многие общие черты, как правило, видят в особенностях прошлого состояния индо­евро­пей­ских языков и сам язык-источник, объясняющий как единое, так и различающееся в языках-преемниках, помещается тоже в прошлом, подлежащем реконструкции, индо­евро­пе­и­сти­ка ориенти­ру­ет­ся прежде всего на наиболее архаичные языки и языковые факты, т. е. на то, что засвиде­тель­ство­ва­но на наиболее ранних этапах развития и, следо­ва­тель­но, является особенно показа­тель­ным в свете задач, стоящих перед индо­евро­пе­и­сти­кой. На протяжении долгого времени в центре индо­евро­пе­и­сти­ки стояли следующие проблемы, остающиеся актуальными и для современ­но­го её состояния:

состав семьи индо­евро­пей­ских языков;

отношения между языками этой семьи (частные «промежуточные» праязыки, языковые единства, проблема диалектного членения индо­евро­пей­ско­го праязыка и соответственно территории);

источник единства индо­евро­пей­ских языков (теория индо­евро­пей­ско­го праязыка, теория конвергентного развития первоначально различных языков и т. п.);

система соответствий индо­евро­пей­ских языков как формальная структура связей между языками индо­евро­пей­ской семьи (т. е. сравнительно-историческая грамматика индо­евро­пей­ских языков в подлин­ном смысле слова);

индоевропейские древности — проблема временно́й и пространственной локализации индо­евро­пей­ско­го языка-источника (археологические, языковые и другие данные), рекон­струк­ция условий жизни древних индоевропейцев — экология, природные условия, экономика, быт, социальное устройство, семья и система брачных отноше­ний, право, идео­ло­ги­че­ские системы (мифология, религия, ритуал, умозрение, т. е. индо­евро­пей­ская «предфилософия», и т. п.) и способы их фиксации с помощью знаковых систем (жанры словесного творчества, проблема «поэтического языка» и т. п.);

вхождение индо­евро­пей­ско­го языка-источника в более обширную и древнюю языковую общность, отноше­ния индо­евро­пей­ско­го языка-источника к смежным языковым образованиям (проблема заимствований индо­евро­пей­ских в неиндо­евро­пей­ских языках и неиндо­евро­пей­ских в индо­евро­пей­ских языках).

Основы индо­евро­пе­и­сти­ки были заложены во 2‑й половине 10‑х гг. 19 в., хотя идеи о сходстве и даже родстве как отдельных лексем или форм (например, в спряжении глагола в настоящем времени), так и языков (греческого, латинского, германских, славянских) высказывались и раньше (некоторые наблюдения средневековой науки, опыты индо­евро­пе­и­сти­ки Ю. Скалигера, 15—16 вв.), особенно начиная с 18 в. (Л. тен Кате в 1‑й половине 18 в., А. Л. фон Шлёцером и И. Э. Тунманом во 2‑й половине 18 в.). Во 2‑й половине 18 в. исключительно важным было привлечение внимания к сходствам санскрита с рядом языков Европы (французским иезуитом Кёрду в 1767, немецким иезуитом Паулином a Sancto Bartholomaeo и особенно англичанином У. Джоунзом в 1786), что сразу же дало основание для выдвиже­ния гипотез о родстве этих языков, которые, однако, в то время не могли быть ни правильно сформулированы, ни тем более проверены. Решающим для зарождения индо­евро­пе­и­сти­ки было открытие санскрита, знакомство с первыми текстами на нём и начавшееся увлечение древнеиндийской культурой, наиболее ярким отражением чего была книга Ф. фон Шлегеля «О языке и мудрости индийцев» (1808). В этом культурном и научном климате проявились основополагающие труды по индо­евро­пе­и­сти­ке. У её истоков стоят Ф. Бопп (описавший в 1816 систему спряжения в санскрите в сравнении с греческим, латинским, персидским и германскими языками) и Р. К. Раск (сравнение фактов германских языков с греческим, латинским, балто-славянскими и установление их родства). Я. Гримму принадлежит заслуга первого сравнительно-исторического описания целой группы языков. В его «Немецкой грамматике» (т. 1—4, 1819—37), как и в «Истории немецкого языка» (т. 1—2, 1848), содержится первый опыт соединения собственно компаративистской и исторической методики иссле­до­ва­ния языка. Отдельные черты сравнительно-исторического подхода к славянским языкам характер­ны для иссле­до­ва­ний А. Х. Востокова и Й. Добровского. Постепенно закладываются основы сравнительно-исторической интер­пре­та­ции и ряда других групп языков индо­евро­пей­ской семьи, но ведущее место в этом отноше­нии занимает германистика (ср. труды Я. Гримма, Раска и других) — на долгий период индо­евро­пе­и­сти­ка становится «немецкой» по преимуществу наукой. Этим объясняется исключи­тель­но широкое распространение обозначения индо­евро­пе­и­сти­ки как «индогерманистики», а индо­евро­пей­ских языков — как «индогерманских» (Indogermanisch). Основные достижения 1‑го периода в развитии индо­евро­пе­и­сти­ки (до начала 50‑х гг. 19 в.):

нахождение наиболее «сильного» и надёжного элемента для сравнительно-исторического иссле­до­ва­ния — грамматических показателей (прежде всего флексии), на базе чего строится сравнительно-исторической анализ, наиболее полная форма которого представлена сравнительно-исторической грамматикой — как отдельных языковых групп, так и всех индо­евро­пей­ских языков в особенности (ср. «Сравнительную грамматику санскрита, зендского, греческого, латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого» Боппа, 1833—52, как итог всего 1‑го периода индо­евро­пе­и­сти­ки), т. е. выработка метода и основной формы иссле­до­ва­ний в области индо­евро­пе­и­сти­ки;

установление понятия лингвистического закона, объясняемого из специфики сравни­тель­но-исторического иссле­до­ва­ния (ср. закон Гримма о германском «передвижении звуков» — Я. Гримм, 1822, а до него — Раск, 1818) и являющегося высшей и наиболее доказательной формой демон­стра­ции языковых закономерностей;

создание основ научной этимологии индо­евро­пей­ских языков (прежде всего — этимо­ло­ги­че­ские разыскания А. Ф. Потта, 1833—36), имевшее исключительное значение для расширения круга родственных лексем в индо­евро­пей­ских языках и, следовательно, для формулировки на их основе правил фонетических соответствий, которые позже станут путеводной нитью в индо­евро­пе­и­сти­ке;

определение ядра индо­евро­пей­ских языков как в отноше­нии отдельных групп, например включение кельтских языков (Ж. Ришар, 1831; А. Пикте, 1837; Бопп, 1838; А. Шлейхер, 1858), славянских языков (со 2‑го тома «Сравнительной грамматики» Боппа, 1835, хотя сама идея их родства с индо­евро­пей­ски­ми языками возникла раньше), армянского языка (со 2‑го издания «Сравнительной грамматики» Боппа; окончательное введение армянского языка в индо­евро­пе­и­сти­ку — заслуга И. Г. Хюбшмана), албанского языка (Бопп, 1843, 1855; И. Г. Ган; сам факт родства стал более или менее очевиден после работы Й. Ксюландера, 1835), так и в отноше­нии отдельных языков в группах, ср. замену персидского языка (Бопп, 1816) мидийско-персидским (Потт, 1833), зендским (Бопп, 1833), т. е. авестийским (начиная с Э. Бюрнуфа), и введение древнеперсидского языка клинописных надписей; введение прусского (Бопп, 1849, 1853), ряда италийских, кельтских и т. п.; на этом пути индо­евро­пе­и­сти­ка знала и неудачи (ср. попытки зачислить в индо­евро­пей­скую семью грузинский язык или кави, предпринятые Боппом);

первые опыты определения преимущественных связей (генетических) между индо­евро­пей­ски­ми языками (преимущественная близость индийских и иранских, италийских и кельтских, балтийских и славянских, но и — ошибочно — греческого и латинского);

указание двусторонних связей: славянско-балтийских, славянско-германских или славян­ско-балтийских и славянско-арийских (А. Кун), кельтско-германских (А. Хольцман) и кельт­ско-италийских;

определение крупных диалектных областей: балто-славянско-германских (П. Гримм, И. К. Цейс, отчасти Бопп), германо-кельто-италийских;

создание первых сравнительно-исторических грамматик отдельных групп языков (герман­ских — Гримм, романских — Ф. К. Диц, 1836—45; позже, уже в следующий период, — славянских — Ф. Миклошич, с 1852, и кельтских — Цейс, 1853).

2‑й период в развитии индо­евро­пе­и­сти­ки (начало 50‑х гг. — 2‑я половина 70‑х гг. 19 в.) характе­ри­зу­ет­ся созданием А. Шлейхером, нового варианта сравнительно-исторической грамматики индо­евро­пей­ских языков («Компендиум сравнительной грамматики индо­гер­ман­ских языков», 1861—62). Формулируется постули­ро­ва­ние единого источника всех индо­евро­пей­ских языков — индо­евро­пей­ско­го праязыка, осуществляется реконструкция его суще­ствен­ных черт в фонетике, морфологии и словаре, определяются основные линии и этапы развития от индо­евро­пей­ско­го праязыка к отдельным группам индо­евро­пей­ских языков. Присущий Шлейхеру пафос система­ти­за­ции и рассмотрение эволюции языка по аналогии с развитием живых организмов объясняют исключительное для индо­евро­пе­и­сти­ки того времени внимание к фонетике, прежде всего к закономерностям фонетического развития, а также создание первых законченных схем развития индо­евро­пей­ских языков, начиная с праязыкового состояния. Внимание к фонетической стороне сравнений и к реконструкции привело в 60‑х, а особенно в 70‑х гг. 19 в. к ряду важных открытий: закон Грассмана (1863), объясняющий кажущуюся аномалию в соот­но­ше­нии губных согласных в начале слова в греческом, древнеиндийских и других языках; установление Г. И. Асколи (1870) двух рядов соответствии индо­евро­пей­ских гуттуральных и выдвиже­ние тезиса о «расщеплении» их уже в индо­евро­пей­ском праязыке (следующий шаг — постулирование в индо­евро­пей­ском двух рядов гуттуральных — А. Фик, Л. Аве, И. Шмидт); установление К. Бругманом (1876) в индо­евро­пей­ском праязыке триады гласных — e, o, a вместо ранее принимавшихся по образцу санскрита a, i, u, а также реконструкция индо­евро­пей­ских носовых — слоговых сонантов и и плавных слоговых , (Г. Остхоф); новая теория индо­евро­пей­ско­го вокализма Шмидта (1871—75); закон Вернера (1877) о соот­но­ше­нии в германском рефлексов индо­евро­пей­ских смычных в зависимости от места ударения в слове; закон палатализации — Г. Коллиц, Шмидт (1879—81) — и, следовательно, вычленение языков kentum и satəm и др.

К концу 70‑х гг. в индо­евро­пе­и­сти­ке практически сложилось убеждение в регулярности действия фонетических изменений, сыгравшее большую роль в дальнейшем развитии индо­евро­пе­и­сти­ки — и непосредственно (через выявление новых фонетических законов и соответствий), и косвенно (через возникновение новых принципов объяснения случаев нарушения регулярности фонетических изменений, например принципа аналогии и т. п.). В этот же период были выдвинуты первые схемы, описывающие «распадение» индо­евро­пей­ско­го праязыка и косвенно характе­ри­зу­ю­щие степень близости между собой отдельных групп индо­евро­пей­ских языков. Схемы родословного древа индо­евро­пей­ских языков играли, несомненно, положительную роль, стимулируя к иссле­до­ва­нию внутренних связей между потомками индо­евро­пей­ско­го языка и тем самым создавая основу для будущей теории индо­евро­пей­ских диалектов. Из схем родословного древа особой известностью пользовались две схемы — Э. Лотнера и Шлейхера.

Схема Э. Лотнера

Схема А. Шлейхера

Практически одновременно, на рубеже 50‑х и 60‑х гг., возникают такие теории соот­но­ше­ния членов индо­евро­пей­ской семьи, которые акцентируют не жёсткое закрепление языков в данном месте схемы (часто ведущее к слишком упрощенным результатам), известную текучесть, переходность данной группы индо­евро­пей­ских языков среди всей их совокупности. Пикте (1859) предпочитает говорить о «непрерывной цепи специфи­че­ских языковых связей», а Г. Ф. Эбель устанавливает преимущественные двусторонние отноше­ния для целого ряда языков: славянского с балтийским и иранским; греческого с арийским и италийским; кельтского с германским и италийским; германского с кельтским и балто-славянским и т. п. Эта тенденция объяснения внутреннего соот­но­ше­ния индо­евро­пей­ских языков получила отражение в «теории волн» Шмидта (1872), отметившего особое значение фактора географической смежности индо­евро­пей­ских языков и оспорившего само понятие распадения индо­евро­пей­ско­го праязыка. По Шмидту, речь идёт не о частных праязыках типа славянско-балто-германского и т. п., а о непрерывной сети переходов от индийского к иранскому, от иранского к славянскому, от славянского к балтийскому, от балтийского к германскому, от германского к кельтскому и др. Теория Шмидта оказала позже значительное влияние на разные направления ареальной лингвистики. Из других достижений 2‑го периода нужно отметить:

расширение и улучшение языковой и филологической основы сравнения, например включение в иссле­до­ва­ние древнейших из известных в то время индо­евро­пей­ских текстов — ведийских (ср. издание «Ригведы» Т. Ауфрехтом в 1861—63, «Атхарваведы» Р. фон Ротом и У. Д. Уитни в 1856; появление полного санскритско-немецкого словаря О. Бётлингка и Рота, 1855—75), древнеперсидских, авестийских, гомеровских, италийских и других;

сравнительно-историческую интерпретацию таких архаичных языков, как балтийские (литов­ский — Шлейхер, 1856—57, латышский — А. Биленштейн, 1863—64, прусский — Г. Г. Ф. Нессельман, 1845, 1873) или старославянский (Шлейхер, 1852) и других, не говоря о древнегреческом (ср. иссле­до­ва­ния Г. Курциуса, в частности фактически первый этимо­ло­ги­че­ский словарь конкрет­но­го индо­евро­пей­ско­го языка — греческого, 1858—62);

появление сравнительно-исторических иссле­до­ва­ний по отдельным группам языков и созда­ние таких обобщающих трудов, как «Компендиум сравнительной грамматики индо­гер­ман­ских языков» Шлейхера и «Сравнительный словарь индо­евро­пей­ских языков» Фика, 1868;

зарождение науки об индо­евро­пей­ских древностях, основоположником которой был Кун (ср. также труды Пикте, особенно «Происхождение индоевропейцев», т. 1—2, 1859—63, и др.), много сделавший и в области сравнительно-исторической индо­евро­пей­ской мифологии.

Эпохальное значение в развитии индо­евро­пе­и­сти­ки и исторического языкознания вообще имело возникновение принципа лингвистической реконструкции и её техники (в этом смысле искус­ствен­ный текст, составленный Шлейхером на индо­евро­пей­ском праязыке, имел большое методо­ло­ги­че­ское значение).

Превращение индо­евро­пе­и­сти­ки в весьма точную науку, возглавившую прогресс в языко­зна­нии, со сложным аппаратом методо­ло­ги­че­ских принци­пов и строгой техникой анализа относится к 3‑му периоду её развития, начавшемуся с конца 70‑х гг. 19 в. и в основном исчерпанному к 10—20‑м гг. 20 в. Этот период можно назвать в основном «младо­грам­ма­ти­че­ским» (см. Младограмматизм), хотя первые работы младограмматиков появились несколько раньше, а иссле­до­ва­ния младо­грам­ма­ти­че­ско­го типа нередко появляются и позже — вплоть до настоящего времени, хотя Ф. де Соссюр, заложивший основы новой методологии как в общем, так и в значительной степени в сравнительно-историческом языкознании, не может быть отнесен к числу младограмматиков, как и А. Мейе, отчасти Ф. Ф. Фортунатов, Асколи, П. Кречмер и некоторые другие. Центральные фигуры этого периода: в Германии — Бругман, Б. Дельбрюк, Остхоф, Г. Пауль, Хюбшман, Ф. Бехтель, Малов, А. Бецценбергер, А. Лескин, К. Бартоломе, Ф. Зольмсен, их последователи и продолжатели В. Штрейтберг, Э. Виндиш, Г. Циммер, Р. Траутман, Ф. Клуге, В. Шульце, А. Вальде, Р. Турнейзен, Г. Хирт, Ф. Зоммер и другие; во Франции — Мейе, Р. Готьо, Ж. Вандриес; в Швейцарии — Соссюр, Я. Ваккернагель, в Дании — Х. Педерсен; в Австрии — Кречмер; в России — Ф. Ф. Фортунатов и другие. Признание принципа регулярности фонетических изменений (уже с самого начала вызвавшего критику со стороны ряда учёных — И. А. Бодуэна де Куртенэ, Г. Шухардта, Ж. Жильерона, О. Есперсена и других) привело к выявлению других звуковых законов (ср. законы Соссюра, Фортунатова, Лескина, Хирта и т. д.; по аналогии появляются законы, описывающие и другие уровни языка, например синтаксис, ср. закон Ваккернагеля и др.) и созданию довольно целостной картины индо­евро­пей­ско­го вокализма и чередований, что способствовало заложению основ индо­евро­пей­ской морфонологии. Картина, восстановленная для индо­евро­пей­ско­го консонантизма, отличалась большей сложностью и меньшим единством точек зрения (ср. проблему двух или трех рядов гуттуральных, т. н. спиранты Бругмана, и т. п.). Заслуга младограмматиков — в постановке вопроса о надёжности соответствий и выработке достаточно строгих критериев достоверности полученных результатов. Но самое блестящее достижение индо­евро­пе­и­сти­ки этого периода — обращение к системному анализу фактов. Именно таким образом Соссюр открыл (1879) «сонантический коэффициент» (условно — A), который в сочетании с основными (краткими) гласными даёт долгие гласные, а в безударном положении приобретает слогообразующую функцию (индоевроп. «шва» — ə). Реальность этого открытия была вскоре же подтверждена Фортунатовым (а отчасти и Ф. Куршайтисом) на примере различия интонаций на сочетаниях il, ir, im, in в литовском языке, а в конце 20‑х гг. и Е. Куриловичем, опознавшим в хеттском ḫ отражение соссюровского «сонантического коэффициента». Открытие Соссюра позволило создать единую теорию индо­евро­пей­ско­го аблаута, которая не только обобщала все ранее известные факты, определяя им должное место, но и позволяла вскрыть новые, до того неизвестные.

Достижения индо­евро­пе­и­сти­ки были столь значительны, что в отноше­нии многих основных разделов индо­евро­пе­и­сти­ки возникла иллюзия окончательности полученных результатов, которая, в свою очередь, объясняет уход (частичный) в иссле­до­ва­ние частных, разрозненных, иногда мелких фактов вне их функций и вне общей картины (не говоря о системе). Некоторые важные разделы (например, семантика) оказались в пренебрежении, несмотря на появление ряда интересных иссле­до­ва­ний (М. Бреаль, М. М. Покровский и другие). Все сильные и слабые стороны младограмматизма отразились в «Сравнительной грамматике индо­евро­пей­ских языков» Бругмана и Дельбрюка — самом обстоятельном труде в области индо­евро­пей­ско­го языкознания, во многом отноше­ни­ях сохраняющем своё значение и в наши дни (т. 1—2, 2 изд., 1897—1916), много внимания уделено синтаксису; более сжатое изложение — в «Краткой сравнительной грамматике индо­евро­пей­ских языков» Бругмана (т. 1—3, 1902—04). Младограмматические иссле­до­ва­ния в области индо­евро­пе­и­сти­ки строились обычно как самодовлеющий лингвистический анализ, при котором и сама проблема праязыка и его диалектного членения, и тем более вопросы индо­евро­пей­ских древностей оставались за пределами внимания. В основном ограничивались несколько скорректированными результатами гипотез, выдвинутых ранее (признание преимущественных связей внутри индо­евро­пей­ских языков — древнеиндийского и иранских, кельтских и италийских и особенно славянских и балтийских; в связи с последними возникла острая дискуссия о характе­ре этой связи — балто-славянская языковая общность, или искони близкие диалекты, находившиеся всегда в тесном соседстве, или же конвергенция в условиях соседства и т. п.).

Попытки в какой-то мере заполнить пробелы в младограмматическом подходе пред­при­ни­ма­ют­ся со стороны тех учёных, которые лишь отчасти разделяли идеи и методы младо­грам­ма­ти­ков, стремясь вовлечь в сферу иссле­до­ва­ния более широкий круг вопросов, связанных с индо­евро­пе­и­сти­кой.

В книге об индо­евро­пей­ских диалектах как исторической реальности, связанных друг с другом сетью изоглосс (1908), Мейе предлагает методику изучения этих изоглосс, отражающую влияние идей лингвистической географии в применении к диалектам живых языков, и устанавливает некоторые критерии надежности и степени диагностичности тех или иных схождений. Хотя Мейе на основании метода изоглосс и делает ряд выводов (наличие итало-кельтских языков, отрицание балто-славянских языков и т. п.), оригинальный характер имеет сама схема (см.) диалектной дифференциации индо­евро­пей­ско­го языка и состав изоглосс, особенно их пучков, определяющих с большей надёжностью относи­тель­ную само­сто­я­тель­ность тех или иных областей общеиндо­евро­пей­ско­го ареала.

Схема А. Мейе

Краткой сводкой состояния индо­евро­пе­и­сти­ки является другой классический труд Мейе — «Введение в сравнительное изучение индо­евро­пей­ских языков» (1903). Эти труды общего характе­ра, как и иссле­до­ва­ния Мейе в частных областях индо­евро­пе­и­сти­ки (армянский, славянские, древнегреческий, германские, иранские и другие языки), определяют лицо индо­евро­пе­и­сти­ки вплоть до середины 20 в.

Чисто лингвистическая направленность младограмматических иссле­до­ва­ний восполняли труды в области индо­евро­пей­ских древностей, получившие в этот период широкое развитие. Среди них выделяются работы, главная цель которых — объяснить современные соот­но­ше­ния индо­евро­пей­ских языков в пространственном плане (древнеиндо­евро­пей­ская диалектология и позднейшие миграции, проблема прародины, промежуточных «малых» прародин и т. п.), и работы, посвящённые реконструкции природных, социальных, культурных, бытовых форм жизни древних индоевропейцев. К первым относятся труды П. фон Брадке, Хирта (1905—1907), З. Файста, Вальде и других, а также иссле­до­ва­ния М. Муха, Г. Коссинны и других, отражавшие начавшиеся в конце 19 — начале 20 вв. попытки решения этих вопросов с археологической точки зрения, существенные в плане установления временны́х границ индо­евро­пей­ско­го праязыка и основных этапов его расчленения. К работам второго рода относятся труды О. Шрадера (с 80‑х гг. 19 в.), обобщённые позже (с помощью А. Неринга) в фундаментальном словаре реалий индо­евро­пей­ской древности (2 изд., 1917—29), иссле­до­ва­ния ряда специалистов по отдельным группам индо­евро­пей­ских языков или по конкретным разделам индо­евро­пей­ской культуры — прежде всего по мифологии и по сравнительно-историческому индо­евро­пей­ско­му праву (Б. В. Лейст и другие). Индо­евро­пей­ское «вещеведение» получает развитие в работах направления «слова и вещи» (Wörter und Sachen) в 10—20‑е гг. 20 в. (ср. труды Р. Мерингера и др.). Для этого периода характер­но появление весьма дифференцированных лингвистических иссле­до­ва­ний по специальным вопросам индо­евро­пей­ской фонетики, морфологии, словообразования, реже — синтаксиса, а также этимологических словарей основных древних и новых индо­евро­пей­ских языков (К. К. Уленбек, П. Хорн, В. Прельвиц, Э. Буазак, Вальде, А. Стокс, А. Хольдер, Г. Фальк и А. Торп, Клуге, Файст, Э. Бернекер, А. Г. Преображенский, Г. Мейер и другие) и сравнительно-исторических грамматик групп индо­евро­пей­ских языков 2‑го (а иногда и 3‑го) поколения: для древнеиндо­евро­пей­ско­го — Ваккернагель, для иранских — Бартоломе, для греческого — Кречмер, Ваккернагель, Зольмсен, Шульце, Мейе, Бругман, для латинского — Ф. Штольц, Зоммер, У. М. Линдсей, Мейе, А. Эрну, М. Нидерман и другие; для других италийских — Р. фон Планта, Р. С. Конуэй, К. Д. Бак, для кельтских — Педерсен, Турнейзен, для германских — Штрейтберг, А. Нурен, Клуге, Хирт, для славянских — В. Вондрак, И. Ю. Миккола, В. К. Поржезинский, Лескин, позже — Мейе, для армянского — Хюбшман, Мейе, для балтийских — О. Видеман, Траутман, Я. М. Эндзелин, К. Буга и т. п. В это же время появляются подробные описания диалектов ряда древних индо­евро­пей­ских языков, которые в ряде случаев имеют значение не только для данной группы языков, но и для индо­евро­пе­и­сти­ки в целом (ср. иссле­до­ва­ния древнегреческих диалектов О. Хофмана, Бехтеля, Бака, А. Тумба, работы в области иранской, германской, италийской, кельтской диалектологии), вовлекаются в сферу иссле­до­ва­ния некоторые древние языки Балкан и Малой Азии (иллирийский, фракийский, фригийский, ликийский и другие), а также становятся известными (т. е. дешифруются и становятся объектом предварительной сравнительно-исторической интерпретации) новооткрытые индо­евро­пей­ские языки — хеттский (Б. Грозный, 1915—1917) и тохарский (Э. Зиг, В. Зиглинг, Мейе), хотя более детальная их разработка относится уже к следующему периоду.

Следующий период в развитии индо­евро­пе­и­сти­ки, начавшийся с 20‑х гг. 20 в., продолжает предыдущий в том, что касается освоения (и введения) нового языкового материала: данные анатолийской, или хетто-лувийской, группы языков, изучение которой внесло исключительно большие изменения как в представление о типе древних индо­евро­пей­ских языков, так и в понимание того, какой могла быть структура индо­евро­пей­ско­го праязыка (Зоммер, Э. Форрер, А. Гётце, Э. Стёртевант, Х. Ээлольф, И. Фридрих, Х. Т. Боссерт, И. Дж. Гелб, Педерсен, Э. Бенвенист, Курилович, А. Камменхубер, Э. Ларош, Г. Нойман, Х. Кронассер, Г. Оттен, П. Мериджи, У  Жюкуа, Ф. Джозефсон, О. Карруба, Вяч. Вс. Иванов, Т. В. Гамкрелидзе и другие). Частичное сохранение ларингальных, мена двойных и простых согласных, tenius и media, a и e, e и i и т. п., структура падежей парадигмы имени и особенности флексии в ряде форм, обилие примеров гетероклитического склонения, родительный падеж на ‑ēl в местоимениях, чёткое противопоставление двух спряжений — на ‑ḫi и на ‑mi, структура медиопассива, следы эргативности, комплексы служебных (местоименно-частичных) элементов, их функция и место в структуре фразы, как и многие другие особенности хеттского и других анатолийских языков, сильно повлияли на представления о характе­ре структуры древнего индо­евро­пей­ско­го языка и на многие разделы сравнительно-исторической грамматики индо­евро­пей­ских языков. Установление исторических и генетических связей между древнейшими анатолийскими языками (клинописный хеттский, лувийский, палайский, отчасти хеттско-иероглифический) и анатолийскими языками античной эпохи (лидийский, ликийский, может быть, карийский и некоторые другие — ср. иссле­до­ва­ния Педерсена, Зоммера, Р. Гусмани, Каррубы, А. Хойбека, Ноймана, О. Массона, Мериджи и других) позволило ещё более обстоятельно описать эволюцию этой ветви индо­евро­пей­ских языков. Значительно пополнились и сведения о ранее неизвестном древнейшем языке греков — языке крито-микенских табличек из Пилоса, Кноса, Микен и т. п., написанных линеарным письмом B (дешифровка М. Дж. Ф. Вентриса, при участии Дж. Чедуика) и относящихся ко времени до середины 2‑го тыс. до н. э. Незначительно увеличились данные о древнейшем индоарийском языке (его следы — в Передней Азии), но они ценны тем, что эти языковые остатки могут быть относи­тель­но точно определены во времени и пространстве (причём далеко к западу от Индии). Существенны данные о синдо-меотских и таврских реликтах индоарийской речи на юге России (О. Н. Трубачёв). Большой и разнообразный материал среднеиранских языков был введён в индо­евро­пе­и­сти­ку в 20 в.: хотаносакский, согдийский, хорезмийский, парфянский, бактрийский (Готьо, Бенвенист, К. Г. Залеман, Х. У. Бейли, И. Гершевич, В. Б. Хеннинг, Х. Хумбах, М. Й. Дресден, С. Конов, Р. Э. Эммерик, А. Марик, А. А. Фрейман, В. А. Лившиц, И. М. Дьяконов, М. Н. Боголюбов, Л. Г. Герценберг и другие), остатки скифского языка (В. И. Абаев, Я. Харматта и другие), а также целый ряд современных иранских диалектов (прежде всего памирских). Ждёт своей сравнительно-исторической интерпретации всё увеличивающийся материал дардских языков. После синтетических трудов по тохарскому языку (грамматические иссле­до­ва­ния Зига, Зиглинга, Шульце, В. Краузе, В. Томаса, словарь П. Поухи, этимологическое собрание А. ван Виндекенса и т. п.) и работ ряда иссле­до­ва­те­лей Э. Швентнер, В. Куврер, Г. С. Лейн, Э. Эванджелисти, Педерсен и другие) тохарские факты во всё большем объёме входят в индо­евро­пе­и­сти­ку. Индо­евро­пе­и­сти­ка последних десятилетий обогатилась данными так называемых топономастических языков и языков с малым количеством письменных памятников — иллирийского, мессапского, венетского, фракийского, фригийского, македонского и других (Н. Йокль, Х. Краэ, Фридрих, Ю. Покорный, Дж. Бонфанте, В. Пизани, А. Блюменталь, М. С. Билер, Д. Дечев, А. Майер, Бранденштайн, М. Лежён, Й. И. Руссу, Г. Райхенкрон, Р. Катичич, Ч. Погирк, О. Хаас, В. Георгиев, И. Дуриданов, К. Влахов, Ю. Унтерман, К. де Симоне, Дж. Б. Пеллегрини, А. Л. Просдочими, Э. Парланджели, Э. Поломе, Я. Каллерис, Дьяконов, В. П. Нерознак, Л. А. Гиндин и другие).

На очереди стоит вовлечение в русло индо­евро­пе­и­сти­ки остатков индо­евро­пей­ской речи, обнару­жен­ных в древнем Средиземноморье, а также определение генетической принадлежности некоторых языков, иногда подозреваемых в индо­евро­пей­ской принадлежности (ср. этрусский). Индо­евро­пе­и­сти­ка последнего периода обнару­жи­ва­ет тяготение к использованию новых методов иссле­до­ва­ния. Среди них — стремление к структурному подходу, к выработке новых критериев реконструкции (ср., в частности, «внутреннюю» реконструкцию), к использованию достижений ареальной лингвистики, статистических и близких им методов (см. Глоттохронология), учёт опыта типологических иссле­до­ва­ний и т. п. Среди достижений этого периода:

создание новых теорий в области индо­евро­пей­ско­го вокализма и консонантизма (некоторые из них не только дают возможность по-новому аранжировать известные факты, но и вскрыть более древнее состояние системы, когда элементы данной системы входили ещё в другие классы явлений, ср. соот­но­ше­ние звонких и глухих смычных или придыхательных и непридыхательных и их более архаичную интерпретацию; реконструкция индо­евро­пей­ско­го праязыка без гласных фонем и т. п.), дальнейшее развитие ларингальной теории, реабилитация тезиса об индо­евро­пей­ском происхождении акцентных систем некоторых конкретных индо­евро­пей­ских языков и попытки восстановления акцентно-интонационных типов, связанных с определёнными грамматическими парадигмами (намечающаяся в реконструкции «тоновая» система в протоиндо­евро­пей­ском), ср. иссле­до­ва­ния В. А. Дыбо, В. М. Иллич-Свитыча и других;

идеи, связанные как с реконструкцией прошлого состояния ряда грамматических категорий (например, рода, активности​/​инактивности, времени и вида, возможность реконструкции «довременно́й» системы в связи с ролью инъюнктива), так и со структурой некоторых парадигм (например, склонение в имени и в глаголе — две серии, видимо, соотнесённые с двумя классами имени) и характе­ром флексии (ср. возможность реконструкции «допарадигматического» состояния в имени и в глаголе, когда особую роль во фразе играли служебные элементы);

новые представления о синтаксической структуре предложения в древнейшем состоянии (роль комплексов из частиц и местоимений, само­сто­я­тель­ный характер элементов, которые позже стали предлогами, наличие эргативной конструкции, правила распределения слов в предложении и т. п.);

дальнейший прогресс в области иссле­до­ва­ния индо­евро­пей­ской лексики — индо­евро­пей­ские словари Вальде и Покорного, 1928—1933, Покорного, 1959—69, а также этимологические словари древнегреческого (И. Б. Хофман, Я. Фриск, П. Шантрен), древнеиндийского (М. Майрхофер), латинского (Эрну, Мейе, Вальде), балтийских (Э. Френкель), славянских (М. Фасмер, Ф. Славский, В. Махек, П. Скок, Ф. Безлай и другие) и других языков. Исследования в области ономастической лексики позволили выявить основные модели индо­евро­пей­ско­го именословия (ср. иссле­до­ва­ния Т. Милевского, Бенвениста, Г. Шрамма, Майрхофера и др.) и гидронимические типы (иссле­до­ва­ния Краэ и его последователей по так называемой центральноевропейской гидронимии, выявление индо­евро­пей­ско­го слоя гидронимии древней Малой Азии и его связей с гидронимией древних Балкан и т. п.).

Общие представления о едином индо­евро­пей­ском языке-источнике подверглись критике с разных сторон — от итальянских неолингвистов (М. Бартоли, Пизани, Бонфанте, Дж. Девото и другие), подчёркивавших принципиальную «континуальность» индо­евро­пей­ской языковой области, её незамкнутый характер (вплоть до продолжения ряда явлений за пределами индо­евро­пей­ской области, на территориях других смежных языковых общностей), до Н. С. Трубецкого, выдвинувшего идею конвергентного развития диалектов в относи­тель­но стабильное языковое единство типа «языкового союза». В результате появились схемы диалектного членения индо­евро­пей­ско­го языкового ареала, которые носили негативный характер (книга Бонфанте «Индо­евро­пей­ские диалекты», в которой отрицаются не только такие единства, как итало-кельтские или балто-славянские, но даже и сама италийская языковая общность). Основываясь на методах лингвистической географии, Бонфанте постулирует наличие двух относи­тель­но замкнутых групп — западной (италийский, кельтский, германский) и восточной (славянский и арийский), связующими звеньями между которыми являются на севере балтийские языки, на юге греческий язык. Диалектная схема И. А. Кернса и Б. Шварца, учитывающая и новооткрытые языки, строится на признании особой северно-центральной группы в составе германского, балто-славянского, греческого и арийского языков, из которых арийский позже передвинулся на юго-восток. По дуге, внешней к этой группе, в направлении с северо-запада на юго-восток располагались кельтские (бриттский), оскско-умбрский, иллирийский, фракийский, а ещё дальше, на периферии, соответственно ирландский, латинский, фригийский, хеттский и тохарский, также передвинувшийся на восток. Пизани, подчёркивавший проницаемость диалектных границ для языковых инноваций и на этом основании отказавший в доказательности ряду традиционных критериев, строит свою схему (см.).

Схема В. Пизани

Используя лексико-статистическую методику, А. Л. Крёбер и К. Д. Кретьен (1937) пришли к выводам, согласующимся с представлениями, сложившимися на иной основе: преимущественная близость греческого и индоиранского, а германского — с балтийским и италийским и лишь во вторую очередь — со славянскими и кельтскими языками. Попытки начертить схему индо­евро­пей­ских диалектов принадлежат В. Порцигу (1954) и отчасти Краэ (1954). Их общая черта — подчёркивание тесных связей внутри западной части индо­евро­пей­ско­го ареала (попарных — италийский и иллирийский, италийский и кельтский, кельтский и германский и т. п. связей, и более крупных — италийский, кельтский, германский: кельтский, балтийский и славянский; германский и балто-славянский; иллирийский, балтийский и славянский; италийский, кельтский, венетский, иллирийский и т. п. связей). Порциг сходным образом описывает и восточную часть индо­евро­пей­ско­го ареала (греческий и армянский, греческий и арийский, армянский и арийский и т. п.; греческий, армянский и арийский; арийский, славянский и балтийский; греческий, армянский, балтийский и славянский; арийский, греческий, балтийский и славянский; албанский, балтийский и славянский и т. п.; тохарский и хеттский рассматриваются особо). Таким образом, наблюдается тенденция к более дифференцированным схемам соот­но­ше­ния индо­евро­пей­ских диалектов, не всегда даже допускающим однозначную пространственную интерпретацию лингвистической картины. Ведущие фигуры этого периода в развитии индо­евро­пе­и­сти­ки: во Франции — Бенвенист, в Польше — Курилович, в Германии — Ф. Шпехт, Зоммер, Краэ, Порциг, П. Тиме, Покорный, в Италии — Пизани, Бонфанте, Девото, в США — К. Уоткинс, Я. Пухвел, Поломе; в СССР — Вяч. Вс. Иванов, Гамкрелидзе и другие.

В последнее время получает развитие типологическое описание индо­евро­пей­ских языков (ср., например, работы П. Хартмана и других), которое может привлечь к себе внимание иссле­до­ва­те­лей в связи с вхождением индо­евро­пей­ских языков в более широкие общности — как генетически связанные, так и не связанные. Особое развитие получила в 60—70‑х гг. 20 в. наука об индо­евро­пей­ских древностях, которая обнару­жи­ва­ет тенденцию к дифференциации. Единичные в прошлом попытки определения археологической культуры древних индоевропейцев (Коссинна, Г. Гюнтерт, Шпехт и другие) продолжены на более широкой основе и с перспективными результатами (ср. иссле­до­ва­ния М. Гимбутас, П. Боск-Гимпера, Р. У. Эрих и других). Социальные, правовые, экономические институции древних индоевропейцев исследовал Бенвенист (отчасти Уоткинс и другие). В области индо­евро­пей­ской мифологии (как и в изучении социального устройства) много сделано Ж. Дюмезилем, Тиме, Г. Ломмелем, Ф. Б. Я. Кёйпером и другими. В области иссле­до­ва­ния поэтического языка древних индоевропейцев («indogermanische Dichtersprache») особенно стимулирующими оказались опубликованные (посмертно) записи Соссюра об анаграммах, труды Гюнтерта (в частности, о языке богов и языке людей) и Р. Шмитта об индо­евро­пей­ской поэзии и поэтическом языке (в частности, о поэтических формулах). Наука об индо­евро­пей­ских древностях находит дополнительные стимулы в ностратической теории, выдвинутой и обоснованной Иллич-Свитычем. Вхождение индо­евро­пей­ских языков в группу «больших» языковых общностей (семито-хамитской, картвельской, уральской, алтайской, дравидской) и специфи­че­ские связи внутри этой «сверхгруппы», несомненно, должны помочь в определении прародины индо­евро­пей­ско­го языка (проблема, занимающая особое место в индо­евро­пе­и­сти­ке и пока ещё далекая от решения, которое бы примирило хотя бы бо́льшую часть специалистов) и путей миграции индо­евро­пей­ских племён в те области, где их уже застаёт история.

В фундаментальном иссле­до­ва­нии Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова («Индо­евро­пей­ский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры», 1984) индо­евро­пей­ский рассматривается в контексте других ностра­ти­че­ских языков и предлагается новое решение прародины индоевропейцев, учитывающее распо­ло­же­ние возмож­ных прародин других ностратических языков; предлагается объяс­не­ние путей расселения разных индо­евро­пей­ских семей; восстанавливаются особенности жизни древних индоевропейцев на основании индо­евро­пей­ско­го словаря.

Более чем за полтора века своего существования индо­евро­пе­и­сти­ка стала ведущей во всех отноше­ни­ях областью сравнительно-исторического языкознания, образцом для иссле­до­ва­ния других родственных групп языков. Важнейшие достижения сравнительно-истори­че­ско­го и теорети­че­ско­го языкознания имели место именно в индо­евро­пе­и­сти­ке и, получив здесь апробацию, стали внедряться в других областях языкознания.

В. Н. Топоров.

Кроме общелингвистических журналов и журналов по классической филологии (см. Журналы лингвистические) проблемам индо­евро­пе­и­сти­ки посвя­ще­ны специа­ли­зи­ро­ван­ные журналы:

Рецензии и библиография работ по индоевропеистике содержатся в «Indogermanisches Jahrbuch» (за 1913—1948; Stras.—B.—Lpz., 1914—55) и его преемнике «Kratylos» (Wiesbaden, 1956—).

Е. А. Хелимский.